4-летняя война на Дунае. О чем договорились Салтыков и Панин

Московский генерал-губернатор граф Петр Семенович Салтыков имел обыкновение проверять брожение из ценных бумаг, подкладываемых с вечера секретарем, с начала рабочего дня. Но сегодня, войдя в кабинет, на оные бумаги "даже не взглянул".

Русские искали графа Панина. Хана этого, конечно, нашли. Но вот где, мало кто знал.

- Ходил к Воронцовым и там изволил остановиться, - говорил секретарь. - Алексинский передал ваше письмо, Петр Семенович. Не крестьянина же записка, прочитал тут же. Он пожалует, значит, скоро. Уже послали за ним, момента не упустим..."

Зная, когда надо и когда не надо всерьез воспринимать этот причудливый, выживающий из ума народ, секретарь смотрел своими карими глазами на губернатора с плутоватой снисходительностью. Хоть все государство встретим, ваше сиятельство, не переживайте.

"Пустели все задворки, как кто-то приезжал, - проворчал Салтыков. - Один новостник только радует".

Ответом был рассказ о слухах, что будто наши в Царьград вступили. Не нравилось Салтыкову, что народ так уверен победе над "грязными басурманами", что не ведает совсем врага в лицо. Стоило заняться бы делом, чем сплетни слушать.

Карательные меры к неуемному к фантазии секретарю, конечно, не применялись. "Лаская себя слухами, - думал губернатор, - так в Царьград и вступим; поелику же в Петербург турок зайдет".

Победа над турками прямо стала для многих идеалогической неизбежностью, которой кончаются обычно забавы кошки с мышкой. Почему-то казалось, что в войне с русскими долго не устоять басурманам.

В ином настроении пребывал граф Салтыков.

Используя начало войны, императрица "накатала" ему длинное письмо. Она писала, что если бы боялась турок, то отдала бы главнокомандование осыпанному лаврами графу Салтыкову, но поразмыслив, решила этому и без того осененного славой человека поберечь и дать руководство армией другому. В письме этом мало было радостного для Салтыкова (если вообще там была какая-то радость).

Узнав, что возвышен род Голицыных, Салтыков сразу сказал секретарю Годунову, что не пойдет дело у князя.

Годунов кивнул. Многие носились с именем Голицына, но он не оправдал их "надеж" очень быстро, о чем секретарь и доложил графу.

- Годунов, - начал привычно рассуждать он с секретарем, - война развивается медленно, с трусливой осторожностью".

Благие мысли о пересмотре руководства армиями не давали Салтыкову покоя. Эту мысль он и решил высказать приехавшему в Москву Никите Ивановичу Панину.

Борис Алексинский, секретарь-новостник, явился: нетерпеливый звонок Салтыкова был слышен на весь дом. Он требовал новых известий о графе! Но даже царь получает не те ответы, которые желает услышать.

"Во все глаза смотри, голубчик, - велел губернатор. - Как только увидишь его карету, никто кроме меня не должен об этом узнать первым".

Неописуемая нерешительность овладела секретарем. "Цены князь Хованский дожидается.., почитай час уже приема ждет". Лицо его сиятельства процветало, когда он слышал об этом человеке. Благодаря слугам, Салтыков вспомнил о нем. Одного голубчика он (все тут голубчики) все же заманил в свой дом.

"Это правление, - рассказывает современник, - не всем по нраву приходилось, и одним из немногих родовых дворян, открыто порицавший императрицу Екатерину, был Хованский. Сговорившись, наверное, в Париже побывав, он после распустил язык свой. Рассказывал непристойные анекдоты, называл тех вельмож, которых приблизила к себе императрица, временщиками, говорил, что де, по нынешним временам ради укрепления карьеры своей необходимо иметь крепость не в голове, а кое в чем другом. Не дерзкий, а весьма дерзкий человек. И узнал Салтыков о том: в письме императрица жаловалась, что князь поносит порядки при дворе..."

Очевидно, что несмотря на пребывании во Франции, князь забыл, что за подобные речи люди сидят в Бастилии (так писала Екатерина). К счастью для него императрица не зла, и даже злой язык князя не заставит ее изменить свой характер.

Салтыков уже имел разговор с князем, даже попугал его малость, да видно хочется ему снова прийти в гости.

Культ любителя анекдотов встретил неласково: с ходу он начал упрекать его в том, что он старика за нос водит. Договорились ведь, чтобы он ни и ни, а он снова за свое взялся. Царь Петр Алексеевич за такие анекдоты на дыбу тащил, а то и на кол сажал. Покойный граф Румянцев - батюшка нынешнего генерала - в ссыльный народ сразу попал за то, что изволил одно слово поперек сказать.

Бояре с чуть рябоватыми лицами заскучнели. Борис взглядом говорил, что сие он уже слышал.

Салтыков махнул рукой, чтобы Хованский молчал, хотя первыми мыслями у того как раз и были - не возражать. И посоветовал ему ехать в армию, если самих не посылают, все бы польза была. У него были связи с Румянцевым, поэтому легко мог воспользоваться "блатом" этим.

Хованский хотел было открыть рот, чтобы сказать, наконец, свое слово, но тут в кабинет влетел секретарь, шепнул что-то на ухо губернатору и быстро исчез. Покойный вид Салтыкова тут же сменился на суетливый.

В этот момент стало не до него. "Вот так всегда мерли великие и просто дела, - подумал вольнодумец. - И порядок на столе такой, что не видали никогда, а все равно еще что-то наводит. Ах вот он, у порога тот, кого ждали с самого утра. Отцы так проворно детей не встречают, как граф ринулся к гостю навстречу".

Салтыков сразу же стал цены набивать перед Паниным. Приехал, мол, голубчик, живет, но он, генерал-губернатор, "в стороне", так как о том не ведает. Обижают добравшиеся голубчики его, хлебосольного графа. Салтыков с давних времен привык ко всем обращаться по-простому и сейчас перед сенатором хоронить свою привычку не собирался.

Началась беседа: гость и хозяин уселись в кресла в глубине кабинета напротив друг друга. Панин счел за преступность не спросить о здоровье. Чтобы иметь здоровье, надо иметь молодость. Многие старики считают лучшими годами именно молодые. Эти старики "силу токмо в языке чуют".

Голод заставил Панина улыбнуться. Одна приятность у старика. Руководил простотой, без хитрости. Однако против дряхлости бессилен оказался, и правильно сделал он, Панин, что не стал рекомендовать его на пост главнокомандующего армией.

Салтыкову срочно нужна была какая-нибудь правительственная новость от высокого гостя. "Разбойники как, - любопытствовал граф, - турки, понятно". Панин отвечал, что воевода ничего особо интересного с театра не сообщает. Никто не похож на израненного медведя, и война пока выглядит как проба сил. И оттолкнулся от захваченных этих слов Салтыков, напирая с не потерявшими еще блеск глазами, на слишком долгую затянутость этой пробы сил. В голод князя Голицына что-то не верится.

Но и вызвать Панина на откровенность было не так-то просто. Уклоняясь от ужасных слов Салтыкова, он сказал, что назначением командующих занимается сама государыня, и не им решать сей вопрос. Женщины там лучше видят, и не стал настаивать Салтыков, успокоился. И спросил, по какому вопросу изволил пожаловать сам Панин.

Ни дело государственной важности, ни что-то подобное не заставило графа приехать в Москву. Когда ездил в имение, остановился по пути. Панин закинул нога на ногу и "продолжал".

Правительство милостиво, отпускает уехать. Народ говорит, на бога надейся, да сам не плошай. Но связь с властями держит и знает, что от турок моровая язва идет, а потому на месте генерала подумал бы о мерах, чтобы не дать этой заразе ходу.

Поэтому Салтыков пообещал подумать. Немедленно перевели разговор с серьезного на охоту, на чьи-то сыгранные свадьбы, на прочие пустяки и стали прощаться. Панин крикнул, чтобы Борис подал ему одежду.

"Он, - улыбнулся вельможа, - у тебя отличился: был рад засвидетельствовать мне свое почтение. А обвиненным в этом и мое почтение тоже. Борис, не думай, проводи меня до выхода. А разговор от просителей я донесу государыне, а может и не донесу..."