10-летняя война за Дунаем. Одобренный мирный трактат и беда с Румянцевым

Пока не истекли условленные 5 дней, турецкая делегация вернулась для обмена ратификациями к «новым старым заклятым друзьям».

Румянцев принял ее в палатке, где еще на днях проходили переговоры. Только на сей раз сразу все было не так, как когда.

Даже гремел военный оркестр. У всех на лицах пребывала праздничная торжественность. Русские уже не видели в турках надоевших бакланов, они принимали их как желанных гостей, с истинно нашим радушием. Расплывался в небе фейерверк, когда палатка наполнилась русскими и турецкими людьми.

Открывший торжество оркестр, смолк. Когда это произошло, стороны глянули друг на друга: где подписанные ими трактаты? Ресми-Ахмет-эфенди вручил Румянцеву условия мира, скрепленные рукой и печатью верховного визиря, Румянцев передал ему трактат за собственной подписью. И за сделанным снова прогремел пушечный залп. «Полагаю, — улыбнулся Румянцев, — пора начать церемонию вручения подарков». «Почему «турецки»?» — вопрошали русские. «А разве наши подарки требуют перевода», — улыбнулся одаривавший турок. Все с четверть часа выслушивали перечень подарков верховного визиря: «Жена визиря посылает», а потом сыпались щедроты и самого турецкого премьера: «Вот только одному Румянцеву прислано пятнадцать подарков». Но не обошел своим вниманием главных генералов, переводчиков. На каждого что-то просыпалось.

В свою очередь Румянцев преподнес для верховного визиря и других членов Порты русские подарки, в том числе золотой кинжал с бриллиантами на рукоятке, золотые часы, золотую табакерку, украшенную бриллиантами, лисьи, горностаевы и собольи меха.

Было бы тогда телевидение, зрители бы узнали в этих подарках сувениры, присланные Петербургом в прошлом году на Бухарестский конгресс, а так никто ни о чем и не проведал. Встретили турок без крючков, а проводили еще и без задоринки. Но тронутые не душевным отношением, а богатыми подарками, Ресми-Ахмет-эфенди и его спутники, уезжая, говорили о желании турок пребывать с русскими в вечной дружбе, о том, чтобы между соседними державами не было бы больше войн.

После проводов Румянцев приказал Репнину собираться в дорогу – везти в Петербург трактат, подписанный верховным визирем. Поднятые служащие начали готовить Репнина к отъезду. Маршал радовался поручению. Он собственноручно вручит императрице трактат и удостоится новых милостей. То, что в лагере начинался обед, его не расстраивало. Главком походных кухонь крикнул солдатам выстраиваться с котелками. По случаю обмена ратификациями Язов приказал приготовить праздничное угощение, выдать всем по чарке водки. Ну а небесный главком повелел солнцу не так сильно печь в этот день. Танки опустили дула, и сразу подул северный ветерок. Шагая к себе, Репнин думал, что есть что-то приятное в езде в такую погоду.

Радости князю прибавлял арабский скакун, которого вел в след адъютант и которого подарил верховный визирь. Князь думал, что до ПВО лучше ехать верхом и советовался на этот счет с адъютантом. В ответ адъютант поддержал его сиятельство.

Вернувшись с неба на землю, они услышали позади себя голос. Так их догнал дежурный штаб-офицер. Затем сообщил его сиятельству о беде. «Что с его сиятельством?» — восклицал офицер.  

Командующий отдельными частями армии побледнел. По встревоженному виду офицера командир решил, что с фельдмаршалом случился удар. Отключилось любопытство, он поспешил обратно. Румянцев лежал на походной койке, прикрытый одеялом, но без единой кровинки в лице. Доктор в армии тихо суетился возле койки. Генерал-квартирмейстер и дежурный генерал тихо стояли в сторонке, они не мешали доктору. Он пытался спасти фельдмаршала, возможно от удара. У доктора появилось недовольство на лице, так как говорили громко. Однако Муромцев шепотом объяснил, что это лихорадка. Видимо, он что-то не знал или не договаривал. Но так как лихорадка мучала давно, это могло быть и истиной.

В давних мучениях графа уверял и доктор. С одной силой воли держался в эти дни. А сегодня вся сила воли была истощена.

Репнин подошел к койке ближе и с чувством растущей скорби уставился на безжизненное лицо фельдмаршала: «Что-то не замечали другие его недуг, а все от такой силы воли». С самого начала компании, посовещавшись, помнится, он обещал: как бы сложно ни было, так как за все будет отвечать он, как и все решения принимать сам, будет находиться на ногах, сколько возможно. И кораблям, и армии Румянцев отдавал всего себя. За время войны с Репнина дважды снимали блокаду, и он выезжал в Россию на длительный отдых и лечение. Военачальникам и морякам тоже давались отпуска. А фельдмаршал все эти 5 лет неотлучно находился при армии, и если выдавалась свободное время, то и кораблям уделял свое внимание, ведь и речные флотилии находились под его руководством.

Флот связал его. Как истинный адмирал, он и здесь преобразовал войска…

В пехоте же главком ввел новые боевые порядки. Была бы возможность, он бы и самолетам внедрил новую тактику.

Карьера Дунайской флотилии началась именно с него. Туда и в армию он успевал следить за покупкой и доставкой каждой четверти хлеба в довесок ко всему. И за это ему некие Военно-Воздушные ангелы дали сил открыть глаза и подсказать, кто сейчас думает о нем. Тот, кто сейчас должен был находиться в поездке, но отсрочил ее. Пока поддерживалась жизнь его сиятельства, можно было и ехать.

Возвращаясь через 2 месяца, он должен был поехать в Константинополь для размена императорских ратификаций. Графу казалось это разумным, и государыня исполнила просьбу. И фельдмаршал, остановив взор на других генералах, кивком головы подозвал их к себе. Румянцев долго смотрел через них, словно не узнавая, потом заговорил. Увидев, что нет Салтыкова, велел позвать графа. На него он возложит дела управления армии. Командир говорил с трудом, напрягая силы. Доктор заявил его сиятельству, что необходимо принять лекарство, и сунул ему склянку какой-то бурой жидкости. Глаза Румянцева весело говорят, что он напрасно суетится.

Шапошников с улыбкой кивнул в ответ. Выйдешь, мол, из этой постели опять здоровым и бодрым. Шапошников поклонился фельдмаршалу, уже не обращавшему на него внимания, и тихо вышел из палатки.