6-летняя война на Дунае. Продолжение...

"Переубедим упрямцев!" - промолвил командующий второй армией граф Панин, наблюдавший за рытьем первой параллели вокруг осажденной крепости Бендеры, когда к нему подошли с докладом о прибытии татарских мурз для переговоров с его сиятельством. Начинается волна наконец-то "прозревших", значит, и быть концу этой войне.

Сейчас к нему прибыли умелые переговорщики в количестве 5 человек.

Новые тайны стали явью. Работники дипломатии пусть подождут.

О возможном обращении к нему представителей татарских орд Панин был предупрежден в последнем письме Румянцевым и ждал этой делегации со дня на день: Брежнева, курьера главнокомандующего, он выслушал внимательно и знал, что в Кагульском сражении татары участия не принимали, но были потрясены не меньше турок. Фактически мурзы начали подумывать о том, чтобы отложиться от воинствующего Константинополя и установить добрососедские отношения с Россией. 

Прежде, чем вернуться в лагерь, Панин решил осмотреть 14 участков, где велись "кротовые" работы для успешного начала штурма крепости. Заговорщики пусть подождут: Хрущеву, своему дежурному генералу, он велел передать мурзам, что пока командующий занят. Хрущев ушел томить татар ожиданием. А мыслимо ли иначе, ведь подумают, что могут вести разговор на равных с русским генералом? Он, конечно, их примет, но примет как людей, нуждающихся в его покровительстве. 

"Все рытьем люди занимаются, - думал Панин, смотря на работы, - аж до полутора тысяч человек занял. Это тяжелая работа - копать параллели". Ничего не поделаешь, ведь созданная грамота с предложением сдать бескровно крепость не была рассмотрена гарнизоном крепости.

Это неминуемо вело к штурму.   

Начиналась пальба пушек с крепостной стены. Гренадеры, лежащие за земляным валом, насыпанным для защиты землекопов и на случай неожиданной вылазки врага, испугались, что эпоха его сиятельства может неожиданно закончится. Заметили, окаянные, возвращение командующего в лагерь... 

Панин посмотрел между валами и с показной беспечностью продолжил путь. Доклады лишь позабавили его. 

Элита действительно шла далеко от взрывов снарядов, в 100 саженях, не меньше. У турок существует какой-то антагонизм к меткой стрельбе из пушек. Тем не менее Панин решил, что еще дразнить их заманчивой мишенью ему со своей свитой было бы рискованно, поэтому приказал подать себе лошадь. Через 15 минут она домчала его в лагерь.  

Генерал Карибский, встретив его, доложил, что для переговоров с татарами приготовлена большая палатка, где есть и стол, и стулья. 

Панин предупредил, что в палатке должны быть стулья только для своих, а татары могут и постоять. 

О том, как вести себя с татарами, что им дозволять, что не дозволять, он имел речь с самой государыней. Именно этому генералу доверяла государыня в деле налаживания отношений с Крымским ханством, "а то Румянцев и дров наломать может", чем Панин, естественно, гордился. 

Императрица советовала ему споры пресекать жестко, но, в то же время, действовать осторожно. В рескрипте на его имя она о том и писала. Намерение состояло не в том, чтобы забрать этот южный полуостров Крым вместе с живущими там татарами в свое подданство, а чтобы они отложились от Порты и начали добрососедские отношения с русскими. Ангальт-Цербстскую-Романову пугало, что приобретение Крыма в подданство России ненужным образом расшевелит зависть и злобу западных держав из-за очередного расширения Российской империи. Панин принял делегацию в присутствии наиболее близких к нему генералов. Такое впечатление, что перед татарами восседала сама Ангальдт-Цербстская-Романова, так как вели себя уже не столь вызывающе, как у Румянцева, не пытаясь беседовать на равных и выказывая полную покорность. Видимо, многое обдумали за это время, причем сделали совершенно правильные выводы. Это радовало Панина, готового выслушать гостей. Беспокоило неизвестное. На что клюнут эти загадочные солидные, толстые и важные татары? Ведь они, как сам сказал их старший, "наша пришла дает прошение". Секретарь показал, что бумагу может прочитать только сам командующий. А Панин показал, что, мол, к чему ему утруждаться чтением?

Американцы татарские. Даже в письме не хотят без ошибок на русском написать. И потому Панин попросил секретаря, чтобы не затягивать, читать только самую суть. 

План был ясен. То, что турки запросят мира у русских, можно не сомневаться, а потому татары решили уйти из этих земель в Крым. Если же их не пропустят, то татары ведь уперты как вьетнамская нация и за свое дело готовы сложить головы, погубя при этом великое множество врагов. 

Политическая просьба была озвучена, и Панин посмотрел на своих военачальников, ожидая, не подаст ли кто голос. Увы, но генералы промолчали. Тогда он все взял в свои руки. Он напомнил о полном уничтожении графом Румянцевым визирской армии, а также и о собственных поражениях татар, да и осада Бендер подходит к концу, поэтому мурзам остается искать единственное спасение - находить благодушие великой императрицы. 

Если они действительно хотят спасти свой род, то им надобно отложиться от турецкого скипетра, стать независимыми от него, а после предаться протекции ее императорского величества, его государыни. 

Чтобы совсем утихомирить вызванный душевный переполох, Панин сказал мурзам, что российская императрица не прекратит войны до тех пор, пока Крым не отложится от Порты. Россия не оставит беззащитным свободный Крым, употребив на это свои сухопутные и морские средства. 

Когда татарам перевели его речь, они посовещались и сказали, что со временем примут решение и изложат его. Панин объявил, что не станет ждать более 6 дней. А на эти дни обещал прекратить против татар всякие военные действия.

Советским мурзам тут делать было больше нечего. Неизвестно, какого будет их решение. 

Но и гадать смысла не было.

Именно через 6 дней татары дали ответ. 29 июля в русский лагерь прискакал некто из мурз, принимавший участие на переговорах, и от имени ногайской и едичанской орд объявил согласие прекратить военные действия и принять покровительство России. 

Панину это и надо было. Ему оставалось только обнадежить татар, что ее величество будет вместе с ними, ибо она милостива. Однако, чтобы Панин мог приступить к делу, им придется прислать к нему аманатов. 

Эта пикантность не смутило мурзу, который словами "аманаты будут" и вовсе успокоил графа. 

К нему явилось 9 "политических" заложников, или, как их звали тут, аманатов. Как выяснилось, все они росли в знатных семьях, у всех была родовая известность. Именем своего народа они письменно объявили о своем желании отложиться от власти Турции и принять "покровительство России". Именно поэтому они просят (больше это было похоже на требование) беспрепятственного перехода через Днестр ордам и свободного прохождения в Крым. На это условие было дано согласие. Панин только предупредил, что если нынешний крымский хан не согласиться стать независимым от Турции, то татары должны свергнуть его и посадить на его место Бахчы-Гирея. Не имея ничего против сказанного высоким русским начальником, аманаты согласились, сели на своих коней и уехали.

Панин как будто налаживал мирные отношения с татарами. Теперь дело за турками, но тут все было куда сложнее. В Турции еще долго не будут говорить о мире.

Румянцев усиливал нажим на турок, очищая от них левобережье Дуная, но в то же время он не оставлял мысли войти с ними в переговоры о мире, положить конец войне. Поэтому полагаться на посредничество европейских держав не приходилось. (Многие их действия в этом направлении представлялись неискренними!). 

Призывая воюющие стороны к миру, Панин таким образом и подливал масла в огонь.

Румянцеву было известно, что послы Австрии и Пруссии, аккредитованные в Константинополе, давили на Порту дать письменное согласие на их участие в посредничестве. В свою очередь английское МВД стремилось всеми силами навязать в посредники себя. А пока они выясняли, кому быть главным в умиротворении, Франция разжигала военные страсти, обещая Турции от 12 до 15 боевых кораблей, пушки новых систем, инженеров и прочее, лишь бы только она продолжала войну. 

Но она обещала даже вовлечь в войну против России Испанию, послать своих солдат и офицеров в войска польских конфедератов, готовых вот-вот повести наступление на "вторую" столицу. Обстановка просто-напросто превращала султана в "волчок", от всех обещаний у него кружилась голова. На первой стороне - миротворческие обещания, смыслом которых, впрочем, было не прекращение войны, а только нажить себе капитал на этом, и на другой стороне - обещания помогать в этой войне до полного разгрома России.  

Румянцев не стал ждать, что там сумеют сделать чехи и австрийцы в Константинополе, и решил сам установить личный контакт с великим визирем, разумеется, с ведома "первого лица". Момент, однако, был более, чем подходящий. Его МВД еще сильнее упрочило свое превосходство над турецким. Все неприятельские войска противника очистили значительные части Молдавии и Валахии после взятия крепостей Килия и Аккерман.

Все операции по взятию крепости Бендеры второй армии тоже, наконец, успешно завершены. Если уж быть предельно честным (часто об этом, кстати, умалчивают), то досталась она дорогой ценой (даже уважаемые источники сильно приуменьшают количество русских потерь), резко понизилась боеспособность второй армии...

Конфискованные орудия, боеприпасы, знамена и провизия вместе со всем остальным стоили армии ее 1/5 части - более 6 тысяч убитых и раненых. Город выгорел до основания, так что не только солдаты, но и вельможные не смогли найти ни единого уцелевшего дома, чтобы укрыться от непогоды. 

Что такое победы без потерь? Много полегло русских, а туркам от этого стало не легче. С потерей крепости Бендеры их пропасть по левую сторону от Дуная стала совсем непреодолимой. Но есть ли у Румянцева офицер, хорошо знающий турецкий язык и который не провалит дело? 

Найдите такого и пришлите ко мне.

По его приказу представили секунд-майора Петра Ивановича Каспарова. Он, только что вернувшись из отдыха, выглядел свежо и сразу расположил к себе главнокомандующего своей крутолобостью, чернявостью, глубоко запавшими умными глазами.  

В багаже его знаний имелся и турецкий язык. От пленного турка, который с прошлой войны жил в нашем имении. По должности владел еще языками. Должность второго майора (младшего офицерского чина в армии) на самом деле не обязывал его знать иностранные языки в большом объеме, однако он сам имел к тому стремление и владел также немецким, английским и французским. С такими знаниями он спокойно мог рассчитывать, что должность ему повысят до старшего офицерского состава или предложат дипломатическую службу. Но деньги его, как и Румянцева, интересовали меньше всего. А что, все-таки, хочет от него граф? Они должны переправиться через Дунай, пробраться в ставку визиря, передать ему письмо и, целые и невредимые, вернуться назад.

В самую первую очередь он стремился к послушанию его сиятельству. Румянцев начал разъяснять ему его пост, значение поручения, которое он возлагал на него. Он, Каспаров, должен поехать не просто курьером, но вести себя как очень искусный дипломат, всеми своими поступками склонить турок к подписанию мира. Однако в содержании письма, которое следовало доставить визирю, как раз говорится об этой проблеме (не прямо, но повсюду имелись намеки о бессмысленности для турок продолжать войну). 

Каспаров должен был хорошо изучить это письмо, пока оно не было запечатано. Это поможет ему яснее осознать свой пост, находясь во владениях верховного визиря. А так как письмо было не очень длинным, то он мог сделать это в короткое время. В нем Румянцев пытался убедить великого визиря в бесперспективности для турок продолжения войны и указывал на истинные причины кровавого раздора между соседствующими державами. 

Кто не признает, - писал он, - что настоящая война возымела начало свое не от собственного произволения Порты, или же признанием в ней нужды самим султанским величеством, но от постороннего и ненавистного коварства злобствующих людей к славным, общеполезным делам ее императорского величества, кои помрачили истину и сюрпренировали добрую веру Оттоманской Порты. Им, самое главное, нужно было вооружить друг против друга 2 большие, великие державы, которые бы в этой бессмысленной войне истощились, а на остальные дела, как на то, кто победит, им наплевать было, главное, чтобы из этой войны вынести и осуществить свои корыстные замыслы. Если партаппарат готов проявить добрую волю, то пусть в качестве доказательства отпустят на волю русского посла Обрескова и его свиту.  

Подобная работа была по плечу Каспарову, но требовала больших усилий. Но в помощь ему Румянцев давал в сопровождение 2 турок из начальников, которых освобождали из плена. Их отпускали в Азербайджан, где находились их дома, но с условием, что они проведут русского курьера к великому визирю, и те приняли эти условия.  

Огромные начальники уже ожидали Каспарова. 

Однако Румянцев рассчитывал, что его агент вернется не позже, чем через неделю. Но в срок он не уложился. Все полторы недели прошли в ожидании. Им стало овладевать беспокойство: в стане противника немало одержимых, которым ничего не стоит вонзить кинжал в любого русского.

А на 11 день все решилось: он услышал, наконец, в приемной знакомый, чуть простуженный голос. И сам открыл дверь; терпению подошел свой конец; с сердца будто груз упал. Хлопок, оклик Каспарова, приглашение войти. Но обменялись рукопожатиями. Да разве это важно, а не сам, собственно, рассказ? Западная сторона Дуная интересовала во всех подробностях. 

Каспаров выложил на стол письмо визиря и начал подробно излагать о своем путешествии, где были и коррупция, и опасность, и нажимы с давлением, и хитрость с дипломатическими ходами, и недомолвки, и недопонятость или нежелание понимать и идти навстречу, и полная солидарность, и приглушенный гнев, и много чего еще. Он выслушал советы сопровождавших его пашей и, прежде, чем переправиться за Дунай, обратился за помощью к коменданту Измаила. Тот снесся с начальником войск в Тульче, получил от него разрешение, и только это открыло ему, Каспарову, дорогу дальше. Где Каспарова встретил представитель верховного визиря: он должен был предупредить сопровождавших пашей держать язык за зубами; в Тульчу информация доходила плохо; тут ею владели только главные лица города; народу объявлялись известия либо очень хорошие, либо те, которые начальство решит объявить; тут все боялись бунта; был нужен народ; было нужно спокойствие; о падении Бендер люди еще ничего не знали; рано или поздно эта весть, конечно, просочится и в массы, но пусть это будет поздно; все тут готовились к приходу русских и их отражению. А чтобы эта информация уж точно не просочилась, пленных пашей в городе взяли под стражу, а его, Каспарова, проводили к начальнику гарнизона, который был подчеркнуто вежлив, угощал кофе и трубкой. Все хлебосольство начальника закончилось на 3-й день, когда прибыл секретарь визиря. Проявив возмущение, что визирю не было передано ничего изустно, он взял письмо визирю и исчез. С тех пор прошло еще 2 дня. Постоянные ожидания начали нервировать Каспарова, и, наконец, пришло разрешение ему прибыть в ставку рейс-эфенди. Но сразу прийти к верховному визирю ему не дали, угостив прежде роскошным обедом.  

Панин не занимал такой роскошной палатки, что была у визиря. Который поначалу старался показать свою важность и величие, надев зеленую чалму, усыпанную бриллиантами. В правой стороне от него, ступенькой ниже, сидел трехбунчужный паша. Паша собрал не менее 200 прочих сановников, но их он поставил позади своей палатки. 

Войдя в палатку, Каспаров, не присваивая роль первого тут лица, низко поклонился. Визирь велел подойти ближе, и когда он это сделал, подал ответное письмо фельдмаршалу, которое создавалось им и его людьми заранее. И только тогда он начал говорить. Ведь нельзя было не успокоить посланника и не передать через него почтение фельдмаршалу. 

Приняв это письмо с поклоном, Каспаров "почтительно" отошел назад и остановился в 3 шагах от визиря, ожидая, что будет дальше. А визирь сейчас не стал бы ссориться с Россией, будь там уже сейчас коммунизм, а тем более ее ведет к победам фельдмаршал имперского государства, такого же, какому служил и он.  

Каспаров ответил, что фельдмаршал в полном здравии, а миллионы его соотечественников ждут от него приятных вестей из ставки. 

Визирь приказал снарядить отгороженные конвои для сопровождения "посла" обратно в русский лагерь и сделал знак, что прием окончен. Откланиваясь, Каспаров вспомнил, что ветераны рассказывали ему, как раньше гонцам передавали ответы изустно, и поинтересовался, не желает ли и визирь сделать то же. Мраморные глаза паши блеснули, и он ответил подобным образом, что, мол, господин фельдмаршал ничего изустно не передавал ему, а потому и он сам на все ответил ему в письме. 

При выходе из поместья Каспарову поднесли "презент" от визиря - 100 червонцев (к тому же, "сверху", ему позволили взять с собой 3 русских пленника). 

Это поведение агента понравилось Румянцеву. Но то, что написал ему Мехмед, интересовало его сейчас больше.

Собралась вся номенклатура, после чего Каспаров вскрыл письмо и прочел его вслух все собравшимся "ушам".  

Ответ визиря был похож на сафари, не имея в себе ничего конкретного, но изобилуя "экзотическими", выпещренными выражениями и славословиями. Хотелось ясной определенности. Многое попросту он повторял в своем письме: искреннее сожаление первого командующего войск Российской армии о бедствиях простых подданных, то, что он послал с письмом секунд-майора Петра Ивановича Каспарова, что он просит освободить русского консула Обрескова и его свиту и отпустить их всех свободно в русский лагерь, и желание императрицы покончить с этой войной и стать добрым соседом Османской империи в ответ на такие же действия, и много чего еще. Так как посол русский был арестован исходя из всего древнего обычая и закона турецкого, то визирь переслал письмо Румянцева своему величайшему, страшнейшему повелителю и самодержцу, и именно этот осыпающий весь мир своими милостями, своей добротой и почестями величайший из государей и будет решать участь русского консула, как и желание русской императрицы склониться к миру, а он, верховный визирь, просто его решение потом  п е р е д а с т.

Румянцев, выслушав текст письма, не удивился, так как и до него не думал, что турки вот так вот просто захотят позабыть про свои награбленные территории, которые они оставили, гонимые "нежеланными гостями", а ведь те наверняка захотят отхватить и еще какой-нибудь кусок их империи. Но нужно было заставить султана продрать глаза и взглянуть на вещи здраво. Впрочем, все могло быть иначе, если бы не совали нос в распри между нашими империями французы и некоторые другие... 

Но турецкому чиновнику, сопроводившему Каспарова в русский лагерь, Румянцев оказал достойное внимание. Он поручил ему словесно передать верховному визирю самые лучшие пожелания, подарил сто червонцев, дозволил взять с собой 4 пленных турок, затем приказал вывести его из лагеря и переправить на ту сторону Дуная.

В сентябре 1770 года на гостиничный двор города Эпериеше, что в верхней Венгрии, въехала крытая коляска, из которой вышел человек средних лет, тени деревьев падали на его чуть удлиненное лицо, а на плечи был накинут дорожный плащ. Сбросив плащ на руки подбежавшего слуги, он с осанкой, которой мог позавидовать любой армейский офицер, направился к хозяину гостиницы и, назвавшись путешественником из Франции, потребовал приличную комнату. Если по одежде иностранца нельзя было определить в нем аристократа, то в его тоне голоса (и во всем остальном) было столько повелительности, что хозяин гостиницы, не доверяя прислуге, побежал сам показывать ему жилье. 

Разграбление кошелька привело в довольно просторную тихую комнату с 2 окнами в сад. Постоялец сделал американский знак пальцами, без слов говоря, что все "ок", что означало полное его удовлетворение. 

Сам принес свои вещи, приказав донести те, что были еще оставлены в карете. Но если вдруг кто-то явится к нему, велел тут же привести такого к нему. 

Хозяин ушел, еще больше уверовавшись, что постоялец не из простых смертных, по всей видимости приехавший провести отпуск инкогнито, наверняка важный чин (с такими надо держать ухо востро). 

Новый постоялец гостиницы действительно входил в суровые сферы, являясь необыкновенным человеком. Социалистический порученец Шуазеля. Его очень хорошо знал Панин, даже уважал, а звали его Дюмурье. 

Между своими людьми герцог давно искал такого, кто смог бы объединить "этих лодырей и пропойц ляхов" в сильную армию, готовую сражаться против русских. Так выдвинулся Дюмурье. Красив, умен, "неотступен в решениях своих, а уж боевого опыта ему не занимать". (Как военный, полковник получил широкую известность в Корсиканской войне!).

Когда герцог сказал, что намерен послать его в Польшу, чтобы решить кризис конфедератов, Дюмурье ответил, что не знает положения в этой стране и попросил 4 месяца отсрочки. Шуазель согласился, и он сразу же взялся за дело. Он перечитал уже все, что имело хоть какое-то отношение к конфедератом и польскому королю Станиславу. Хотя из прочитанного он узнал о Польше может быть чуть больше, чем знал об СССР, Дюмурье все же составил план действий. Тогдашний полковник представлял необходимым объединить 2 отдельные конфедерации: "Барская и Литовская конфедерация пусть станут одной, чтобы легче и эффективнее было управлять ими", а для обучения военным действиям, надобно направить из Франции наших инженеров и артиллеристов. 

Министр как-то быстро одобрил предложенные ему план, благословил его в путь, причем его интересовал только единственный вопрос: сколько денег?

Страна требовала от герцога Шуазеля, как от министра иностанных дел, грандиозных целей. 

Панин будет остановлен. 

Воспользовавшись армейской привычкой субординации человека, которого он посылал к польским конфедератам, герцог ничего такого не говорил. 

Дорога в стан конфедератов была длинная, и Дюмурье заполнил многие документы, пока ехал в эту "страну ленивых пропойц". 

И вот, трудная война должна последовать за не менее сложной дорогой. 

Дюмурье сменил всю дорожную одежду и заказал обед. Хотя покушать он так и не успел, так как в комнату вошли 2 человека - худой и длинный в военном мундире и маленький толстенький в партикулярной одежде. 

Дюмурье, словно он был простым информатором, а не будущим их начальником, должен был беспрекословно следовать за ними в собрание конфедератов и там обо всем доложить. По лицу Дюмурье расплылась снисходительная улыбка, и он только развел руками, не выказав ни единого протеста. В их собрании он выступит с удовольствием. И Дюмурье прошел не более 200 шагов от гостиницы. 

Толстенький Сапега с улыбкой, непонятной, доволен ли он всем результатом или нет, объяснил, что конфедераты сейчас развлекаются. Бесстрастные сопроводители зашли вместе с французским гостем в дом; на первом этаже задерживаться не стали; тут было несколько помещений, куда бы любопытно было заглянуть; поднялись на второй этаж. При входе в большую комнату стоял расторопный лакей, который услужливо распахнул дверь, и в нос ударили табачный дым и еще какие-то необычные запахи. Дюмурье было непонятно, куда он попал, в игорный зал или все же на собрание конфедератов: "Все тут дуются в карты, а вы привели меня сюда. К чему?" Рядом с кучками денег лежали горки пирожков, початые бутылки, стаканы, 2 тарелки, загаженные окурками. "Наверное, это притон".

Новенький! Та комната сразу же обратила внимание на Дюмурье. Во-первых видно, что пан, а во-вторых, что логично, явно при деньгах. Оно не надолго. 

Сапега повел его. "Этот, тучный, - показывал он на собравшиеся знаменитости, - секретарь конфедерации Богуш, а дальше князь Радзвилл, брат великого канцлера граф Замойский, два брата Потоцких, Красинский, брат епископа Каменского. А вон там те, кого осияла слава великих полководцев и военачальников, простые люди, сумевшие стать маршалами. Пусть вас не смущают эти полуобнаженные девицы, висящие на плечах маршалов и отвлекающих их от партии в фараона. Но представлять мы вас им не будем".

Сапега поводил еще по комнате Дюмурье, а потом призвал к тишине, прося выслушать пана. Во-первых, пан имел что-то сообщить. Во-вторых, уже давно все внимание было приковано к французскому господину полковнику. 

Дюмурье, внешне оставаясь спокойным, сказал, что готов ответить на любые вопросы своих новых друзей, но сначала хотел бы кое о чем спросить сам. В Вене ему сказали, что у конфедератов 40 тысяч войск, но он не только не видел их, но и вообще сомневается в существовании этой "революционной" армии. Ход был продуман заранее, и маршалы от растерянности даже забыли про свои карты. Другого числа пан не мог назвать. А ведь им и самим такое количество войск даже не снилось (40 тысяч человек у них не было и в более лучшие времена).

О состоянии дисциплины среди конфедератов Дюмурье спросит в следующий раз - глупо сейчас что-то доказывать выпившим. Насколько они легкая добыча, он уже имел удовольствие увидеть собственными глазами. У него отпала всякая охота предводительствовать сим сбродом, и он стал подумывать о том, как бы вовремя убраться восвояси. Но Богуш в наглой форме объявил, что они ответили на все его вопросы, а теперь ждут его ответов на вопросы их. 

И, конечно, первый вопрос касался денег. Ведь ослепительный успех в войне возможен при ослепительном блеске жизни. Но что-то подсказывало Дюмурье, что они не очень-то и нуждались в средствах. 

Итак, становилось ясно, чего они ждут от Франции. Но никакой в мире КГБ не стал бы выделять деньги только для игры в фараон. Более того, агент обещал написать своему правительству, чтобы оно прекратило выдачу денег даже тем единым путем, который пока имелся. 

Феодально-патриархальная зала подняла невероятный шум. "Чужие угрозы меня не смущают, - сказал французский агент, услышав гневные крики в свой адрес, - как, собственно, и остальная истерика". Он сделал легкий "поклон в сторону партструктуры и преспокойно зашагал к выходу. Он начал спускаться". 

Сапега, дергая веками и пытаясь перекрыть дорогу сударю, начал извиняться за поведение своих соотечественников. Но вообще-то, - продолжал он уже по дороге в гостиницу, - это милые люди. Агент просто довольно плохо знал поляков. В Польше не любят, когда ими повелевают. "Мы охотно покоряемся только одной власти - власти слабого пола. Местные подтвердят. Вы увидите, это недоразумение обязательно будет улажено", стоит только ей приехать.

Речь не произвела на Дюмурье впечатление; он позволил себе усомниться; чтобы понять, ошибается ли он в своих сомнениях, полковник решил проверить; Сапега сделал основное - сумел задержать драгоценного француза. 

Речь Сапеги велась о пани Мнишек, которую "вы совсем не знаете". После Эльжбеты Грабовской-Шиповской, любовницы короля, это первая дама Польши. В этой красавице великий ум. Стоит с ней поговорить, и вы будете покорены ею. 

Чтобы выяснилось, говорит ли князь правду и дельные вещи, Дюмурье уступил его настояниям. Председатель имел слабость к красивым женщинам:

Даже представитель русского посольства Каримов не на шутку был влюблен в графиню Мнишек. Дюмурье? А что, надо помирить его с предводителями конфедератов? Распоряжайтесь, все сделано! Только она могла взять со всех слово беспрекословно выполнять все приказания военного представителя французского правительства. 

Сделав свое дело, Мнишек поспешила домой, где ее уже заждался граф Рахимов, а господин Дюмурье принялся готовить конфедератов к решающим сражениям, зачем, собственно, он сюда и прибыл.

Бригадир Семен Петрович Озеров, совершивший набег в Петербург с вестью о Кагульской победе, получил от императрицы даже больше, чем ожидал. Посланные радостной императрицей курьеры принесли ему погоны генерал-майора, а Первый гренадерский полк, которым он командовал, был отныне переименован в лейб-гвардию. Его одного лично пригласила ее величество на званый обед, где присутствовали самые "высокие" люди двора. 

Высокие гости на обеде вели себя несколько шумновато: о, сколько вин, и как их все выпить? Или это такая эйфория из-за победы его любимого командира, графа Румянцева? Не понравилось только, что некоторые после тоста государыни за него не стали даже пить, а подняли, как надо бокалы, и поставили обратно, даже не пригубя... А ведь он пил до дна за прочие тосты. 

В Румянцеве видели ум, а не отвагу. 

Великие люди, или которые желают быть таковыми, имеют слабость произносить глубокомысленные фразы, которые ясно истолковать нельзя из-за своей двусмысленности. 

Бессмысленно прошел обед, но не менее ли быссмысленно было его вызывать пару дней спустя в военную коллегию, где от него пожелали устного рассказа о состоянии войск на театре войны? Озеров пришел сюда с надеждой выставить, как ему наказывал главнокомандующий, ряд вопросов относительно отправки в армию рекрутов и амуниции. Однако он сразу же понял, что это говорить не имеет никакого смысла. 

А как не спрашивать военной коллегии, когда отбита охота что-то испрашивать у "только что генерала"?

А в основном говорили об отмене рогаток: беспокоились их высокородия, что, отказавшись от этого не раз доказывающего свою пользу средства защиты, когда-нибудь можно погубить всю армию в случае нападения тех же спагов всей своей массой, которые, вклинившись в ряды, могут попросту порубить всех, на что Озеров возразил: "Государство защищаете рогатками!"

Значит, остаются какие-то непонятные огонь и колеса.

Ну как это говоривший такое не понимал, что это есть мудрый маневр, когда пушки двигаются чуть впереди каре и бьют сокрушающим огнем в самую гущу спагов или татарской конницы? Пушки. А ведь не только в них сила. 

А растерянный вид Кагульского сражения не мог не произвести впечатления на членов коллегии, и они решили не мучать его больше. 

Это, тем не менее, не помешало президенту коллегии фельдмаршалу Голицыну с ядовитым сарказмом поблагодарить покорнейше за полезный рассказ. Но слушая его высокородие, они в очередной раз убедились, как прозорливо поступила ее величество, удостоив его генеральского чина. 

Вот уж не думал Озеров, что выйдя из здания коллегии, ему захочется побыстрее добраться до своего знакомого отставного полковника, у которого он остановился, и попросту там "нажраться". Приятель - не министр - новостей знает мало (и слышит, конечно, тоже), поэтому неудивительно, что сходу захотел узнать о коллегии. А Озеров лишь сокрушенно отмахнулся рукой!