10-ЛЕТНЯЯ ВОЙНА ЗА ДУНАЕМ. ПРОДОЛЖЕНИЕ...

Целый букет наград от ее величества получил бригадир Семен Озеров, доставивший в Петербург весть о Кагульской победе. Сюда он приехал бригадиром, а уехал генерал-майором, да еще и Первый гренадерский полк, которым он командовал императрица на радостях пожаловала в лейб-гвардию. Отсюда он увозил поздравления самых видных сановников, получивший на придворном балу. Здесь проходил и обед, немного шумноватый оттого, наверное, что вин на столе оказалось больше, чем гости могли выпить. Здесь, что было приятно ему, государыня предложила тост в честь его любимого командира, графа Румянцева. Ни капли не понравилось только, что за этот тост некоторые отказались пить – приподняли бокалы и, даже не пригубив, поставили обратно.

Здесь пили до дна за другие тосты. Отсюда он увозил неприятные воспоминания о шушуканьях после тоста; о том, что эти шушуканья императрица услышала; о словах императрицы после этого; о непонимании тяжести войны; о разговорах, по большей части не о его командире.

Румянцева ценили по уму, а не по сердцу. Творящие террор или старающиеся делать это имеют слабость произносить глубокомысленные фразы; такие фразы можно понимать и так, и этак. В словах государыни Озеров так и не уловил ни похвалы, ни осмеяния.

По всему, вроде бы похвалила, но еще больше потоком полилось шушуканье потому, наверное, что исторгающие его поняли эти слова так, как было им выгодно. Озерова так и подмывало сказать им во всеуслышание, поднявшись на ноги. Уточнить, что граф Румянцев недаром силен умом, так как силен и сердцем. Но номенклатура сказать бы это не разрешила. После придворного обеда через 2 дня Озерова приняли в военной коллегии, где пожелали услышать устную информацию, кем и чем ощетинившись, действует армия…

Это вдохновило Озерова. Однако он сразу же понял, что о пополнениях армии лучше не спрашивать. Члены коллегии напротив выставили кучу красноречивых доводов, смысл которых был понятен разве что им самим. Во всяком случае он так и не узнал, почему рекруты прибывают «с полугодовалой отсрочкой» и почему солдатам вместо портянок присылают разноцветные ленты.

Компартия не дает объяснений своих «риторических ответов», ведь это значило обидеть столь высокие чины, и он сконфуженно промолчал. Отбив охоту у новоиспеченного генерала задавать вопросы на указанные ответы, коллегия начала спрашивать сама.

Их интересовал нынешний порядок, введенный Румянцев «без апорбации свыше», без разрешения высшего военного ведомства.

По самому тону вопросов был обескуражен Озеров. Да, Румянцев вводил новые тактические приемы и методы ведения боя, но разговор велся таким образом, будто он не одерживал благодаря им победу за победой, а терпел бесчисленные поражения. Говорили его высокородию, что в армии отказались от рогаток, много раз доказывавшие свою нужность, а теперь оттуда нечем будет ответить в счастливый момент для неприятеля, «поелику спаги» нападут всей своей массой и порубят всех саблями.

Но рогатки не есть лучшая защита от кавалерии. Получая подобные ответы Озерова (возражений никто не ждал и не хотел), члены военной коллегии злились еще больше от логики этих ответов. Граф Румянцев предписал, что лучшая защита от спагов, это беглый ружейный огонь и пальба из пушек, и полученные в помощь огни и колеса помогают продвигаться вперед пехоте. Часть коллегии недоуменно переглянулась и попросила пояснить слова об огне и колесах.

«За пушками по обе стороны двигаются каре, — подробно объяснил Семен Петрович, — и спаги или татарская конница получает огнем в самую свою  г у щ у  атаки. Причем пушки наносят больший урон, чем рогатки». Сам метод обороны нельзя было сравнивать. Озеров наконец продрался сквозь эти огороженные умы и замолчал, чувствуя свое унижение и в то же время боясь разозлить эти чины, тем самым вызвав беды, которые как раз невозможно было предвидеть. Пот лился с него так, что скоро под ним могла образоваться и лужа.

Если бы сейчас гренадеры увидели своего боевого командира, стоявшего перед кучкой самоуверенных вельмож, которые, однако, все вместе не стоили и одного его пальца, стоявшего как несмышленый отрок, забывший заданный урок, они бы, наверное, очень удивились. Госна чудесна. В бою янычары с саблями лезли на него, и он не боялся их, не страшился быть порубленным, убитым, а тут сник, не хватило смелости сказать, что не дело заводить возни против виднейшего русского военачальника (прямо говоря, эта «мышиная возня» есть не что иное, как обычная гнусность, достойная отъявленных завистников).

Растерянный вид героя Кагульского сражения не мог не произвести впечатления на членов коллегии, и они нашли не мучать его более.

Не без ядовитости фельдмаршал и президент коллегии Голицын, покорнейше благодарил за столь полезный рассказ. И слушая его высокородие, они еще раз убедились, как прозорливо поступила всемилостивейшая государыня их, удостоив его генеральского чина. Им остается только добавить, что все они, здесь сидящие, глубоко восхищены действиями, причем как его, так и командира фельдмаршала Румянцева. Но пусть и он узнает об этом!

А затем добавил, что они будут еще больше рады, если его сиятельство граф Румянцев возьмет себе за твердое правило чаще сноситься с коллегией и не принимать решений, которые пойдут во вред армии ее императорского величества. Их оставив (весь пропотев), Озеров нанял извозчика и приказал ехать к приятелю, отставному офицеру, у которого остановился. Полковник спросил про главные новости из «центра».

Рука Озерова сама махнула приятелю, чтоб тот не спрашивал. И тот приказал накрывать на стол, да чтоб сегодня при ужине обязательно стояла водка. Видимо, он одним штофом не обойдется, судя по такому настроению: «Авторитет солдата у меня падает», говорила жалкая улыбка на его грубом лице.