Мустафа Чокаев. Революция в Туркестане. Февральская эпоха

Вступительная статья С.М. Ихакова

Мустафа Чокаев – автор публикуемого ниже доклада, посвященного истории Февральской революции в Туркестане – родился 25 декабря 1890г. в Перовском уезде Сыр-Дарьинской области в аристократической казахской семье. В 1914г. он закончил юридический факультет Петербургского университета. В Петрограде он стал представителем Туркестана в созданном в 1916 г. бюро при мусульманской фракции Государственной думы. Там он и встретил Февральскую революцию. В апреле 1917г. Чокаев вернулся в Ташкент и стал одним из руководителей туркестанских мусульман, вскоре также одним из лидеров российских мусульман, идеологом национально-революционного движения, выступавшего за областную автономию Туркестана в составе России. В конце августа 1917 г. он был назначен членом Туркестанского комитета Временного правительства.
После того, как в октябре 1917 г. власть в Ташкенте захватили большевики, к нему обратились представители некоторых русских организаций с предложением составить правительство, способное стать центром антисоветской борьбы. Чокаев отказался.

Мусульманская религиозность повсеместно усилилась после прихода к власти большевиков и их известных заявлений, имевших сильный резонанс в мусульманском мире. В 1917г. российские мусульмане впервые в своей истории решили ознаменовать демонстративными общественно-политическими акциями день 13 декабря – дату рождения пророка Мухаммеда.

Авторитет Чокаева в эмиграции был высок. Он входил в ЦК Туркестанского национального объединения (ТНО), а с 1929 г. руководил этой организацией, продолжая публиковать статьи по актуальным проблемам международной политики. В своей деятельности он пользовался поддержкой польских, французских и германских властей, а также различных европейских организаций и институтов. 8 января 1930г. он выступил на собрании комитета “France- Orient” (“Франция - Восток”) с докладом “О современном положении Туркестана”, который был опубликован в февральском номере (1930 г.) его издания (Bulletin Offlciel du Comite “France – Orient”). По приглашению Королевского института по международным делам он в 1933 г. прибыл в Лондон, где 27 марта выступил с докладом “Советский Союз и Восточный Туркестан”.

Историко-публицистические работы Чокаева в СССР подвергались политизированной и идеологической критике. Для западной историографии они, напротив, были одним из основных ее источников. После распада СССР Чокаев стал одним из символов борьбы за независимость Казахстана, о нем стали писать без прежней негативной предвзятости, его работы получили известность, переизданы. По словам современного казахстанского исследователя, его деятельность получает все большее освещение в казахстанской историографии благодаря усилиям энтузиастов и таких общественных и научных учреждений, как Всемирная ассоциация казахов, Институт истории и этнологии Академии наук Республики Казахстан и Казахский государственный университет. В 1997 г. в Стамбуле вышли в свет мемуары Чокаева и его жены, переведенные на казахский язык.

Этот доклад – важный исторический источник, который освещает ту сложную историческую ситуацию, в которой оказались народы Центральной Азии в начале XX века. В одном своем не предназначенном для печати сочинении, датированном 23 ноября 1928г., Чокаев писал: “Как ни был тяжек старый русский режим в Туркестане, но он, по сравнению с царствовавшим в Бухаре голым деспотизмом, казался верхом европейского культурного режима. И нередко поэтому можно было слышать в дореволюционную эпоху пожелания туркестанских мусульман о превращении” Бухарского эмирата “в одну из областей русского Туркестана”. Подобные настроения местных мусульман, свидетельствуемые Чокаевым, таким образом, говорят о сильном российском притяжении.

Революция в Туркестане (Февральская эпоха)

В России начала 1917 года не было (это можно сказать без всякого преувеличения) такого уголка, где ждали и жаждали революции [так], как наш Туркестан. Не потому у нас ждали и жаждали революцию, что мы были подготовленнее или революционнее других народов России, а потому, что нигде в пределах подвластной России территории политика русского правительства не была такой гнусной, такой откровенно колонизаторской и национально-угнетательской, как именно в Туркестане. Чтобы не утомлять вашего внимания излишними подробностями, я приведу несколько штрихов этой политики.

Во-первых, переселенческая политика. Не сомневаюсь, что все здесь присутствующие согласны в том, что нет худшей формы национального угнетения, чем отобрание вашей земли, земли вашего народа. Если впереди европейских колонизаторов шли миссионеры и коммерсанты - первые искавшие “просвещения душ”, а вторые - рынков для сбыта продуктов отечественной промышленности, то впереди российских “культуртрегеров” шли русские крестьяне, превращенные русской историей и русским правительством в “охотников до чужой земли”. Вы, вероятно, помните все, как Россия постепенно заселяла Маньчжурию и так называемый Урянхай. По свидетельству русского писателя, приобревшего особенную известность в эмиграции, Минцлова, человека, по своей службе отлично знавшего всю подноготную русского Министерства земледелия, не случись последняя великая война, Урянхай был бы присоединен формально к России. Не объявляя о занятии Урянхая, русское правительство, тем не менее, посылало туда своих переселенцев, для “охраны интересов которых от китайских (монгольских) разбойников” предполагалось держать там отряды русских войск… 

Или вот с Арменией. Вы все знаете, что Россия всегда выступала застрельщицей по армянскому вопросу. По ее инициативе, почти накануне великой войны, в 1913 г., великие европейские державы вынудили Турцию подписать обязательство о проведении некоторых реформ в так называемых “армянских вилайетах”, где, по утверждению русского правительства и с ним вместе всех европейских правительств, армянское население составляло большинство. И вот русская армия занимает эти самые “армянские вилайеты”. Вся политическая установка вдруг меняется. Между русскими министром иностранных дел, министром земледелия и наместником на Кавказе вел. кн. Николаем Николаевичем рождается оживленная переписка, в которой говорится, что “отныне никакого армянского вопроса нет и быть не должно”, что армяне “в так называемых армянских вилайетах никогда не составляли большинства” (это подлинное выражение официальных документов), что никаких особенных прав и преимуществ армяне в этих вилайетах иметь не могут и что, наконец, районы так называемой Турецкой Армении весьма подходящи для русского переселения…

Так жадно смотрела Россия на чужие – китайскую, персидскую и турецкую – территории. Каково же ее отношение к территории подвластных ей народов? У нас в Туркестане, ввиду обширности нашей страны, ее географического положения, делающего его соседом одновременно и Персии, и Афганистана, и Индии, и Китая, переселенческая политика России имела исключительные особенности. У нас отбирали земли по всякому поводу. Отбирали при этом лучшие, уже орошенные земли. Выселяли из зимовок. Выгоняли из пастбищных лесов. Отбирали в так называемое “единственное владение казны” и записывали в “казенные дачи” наши саксауловые рощи. Отбирали под совершенно неизвестные даже русскому закону о переселении “промышленные поселки” удобные участки по линии Ташкентской железной дороги. … Граф Пален, сенатор, ревизовавший Туркестан в 1910г., в своем не увидевшем света отчете пишет о неслыханных безобразиях из практики переселенческой политики правительства. Для поселения двух с половиной тысяч русских переселенцев в Пишпекском (ныне Фрунзенском) районе был снесено, по свидетельству отчета графа Палена, свыше 30 тыс. оседлых туземных хозяйств… А в названных мной только что “казенных лесных дачах” границы дач доводили до 30 саженей до зимовки казак-киргиза, который из-за этого при въезде, пастьбе скота и выезде из своей зимовки должен был платить штраф за потраву. И хозяева бросали свои жилища, а иногда это – дома из жженого кирпича, уходили, куда глаза глядят. И переселенческие чиновники спокойно заносили в свои регистры “дома, добровольно оставленные хозяевами”. У нас отбирали оросительные каналы (так называемые арыки), придумывая при этом такой трюк, как “берега арыка, по наружному признаку, естественного признака”. Очевидно, для того, чтобы уберечь свои арыки от захватнических инстинктов русских переселенческих чинов, туркестанцы должны были обкладывать берега арыков гранитами или по крайней мере камнями. Гг., мало кто из вас, вероятно, имеет представление о том, что такое арык в Туркестане. Это – канавы, зачастую прорезывающие пески на много верст. Общую длину оросительных, действовавших к 1911г., канав, кн. Масальский, автор капитальнейшего труда о Туркестане, сам человек, занимавший высокое положение в переселенческом ведомстве и не страдающий особенной симпатией к нашим национальным правам по земельному вопросу, исчисляет в 40 000 верст. А какой длины недействующие арыки, арыки, временно, из-за капризов Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи, из-за свойства почвы, оставленные на отдых, – это трудно сказать. Но я знаю, что в нашем уезде (ныне Кзыл-Ордынский, а раньше Перовский) длина недействующих арыков немногим только уступала длине арыков действующих…

Еще один пример. В 1913г. населением Сыр-Дарьинской области было собрано 200 тыс. рублей с целью организации русской же гимназии, в которой не менее половины учащихся было бы из детей коренных туркестанцев. Вести это дело в последней стадии поручено было мне, тогда студенту старшего курса Петербургского университета. Мы наткнулись на препятствия со стороны генерал-губернатора, который “отечески советовал” нам обратить эти деньги на “памятник трехсотлетия дома Романовых”. “Мы согласны на ваше предложение, – ответил я генерал-губернатору Самсонову, – и пусть этот памятник будет называться “Туркестанской гимназией имени Романовых для детей туркестанских мусульман”. Ответ ген. Самсонова был очень краток: “Вы меня плохо поняли, молодой человек. Можете уходить…” И мы – просители – ушли. Гимназии нам открыть не разрешили, а деньги наши, вложенные в Государственный банк, были позже переведены распоряжением начальства “на нужды войны”…

Вы согласитесь со мной, что результат этот не может свидетельствовать о значительности “культуртрегерской” роли России на Востоке, о чем мы так часто слышим из уст не только русских, но и многих европейцев, продолжающих смотреть на нас еще глазами старого Запада – на “спящий Восток”.

О других сторонах политики старого режима говорить здесь не буду. Вот наступает война. Мы, туркестанцы, воинской повинности не отбывали, и поэтому “участие” наше в войне выражалось в бесконечных сборах с нас всякого рода пожертвований на войну.

Наступает 1916-й год, год страшных переживаний, год настоящей революции в Туркестане. Летом этого года выходит “высочайшее повеление”, призывавшее туркестанцев на военные работы в тылу и на фронте в возрасте от 19 до 43 лет. Туркестан ответил на это поголовным восстанием. Карательные экспедиции, из которых особенно отличалась одна под общим руководством будущего командующего войсками и затем военного министра Сибирского правительства ген. Иванова (Ринова), уничтожали не только людей без различия пола и возраста, но и целые деревни и города (например, гор. Джизак). Сады, огороды и пшеница на корню уничтожались. Чрезвычайно кровопролитно было восстание в Семиречье. Целыми волостями и даже уездами выселялись казак-киргизы. Вооруженные русские переселенцы, при поддержке правительственных войск, буквально истребляли безоружный народ. Десятки тысяч семейств укочевали в Монголию, в Кашгар, в Афганистан… Я был в роли секретаря думской комиссии, приехавшей летом 1916г. в Туркестан для ознакомления с событиями. Много страшного, непередаваемо жуткого пришлось видеть нам. Туземцы были обязаны “приветствовать вставанием и поклоном русского чиновника всех ведомств и всех рангов”. Нашим братьям было запрещено садиться на скамьях на главных улицах городов, в городских садах. Физическое истребление и вместе с этим подчеркнутое моральное унижение!

Симптом для революции в Туркестане неутешительный. Ауспиция малообещающая.

В начале апреля в Ташкенте открылся первый краевой съезд общественных организаций. Здесь были представлены и советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, и отдельные политические партии, и наши национальные организации. Выбранный от нашего уезда, я, что называется, попал с корабля на бал - прямо с петербургского поезда на заседание съезда в бывший генерал-губернаторский дом. На трибуне стоял очень речистый оратор по фамилии Некора, и первая фраза, мною услышанная, была: “Революцию совершили мы – русские революционеры, русские солдаты и русские рабочие. Поэтому туземцы должны довольствоваться тем, что им мы даем и не предъявлять чрезмерных требований…”

Кто такой этот Некора и какие это “чрезмерные требования” предъявляли туземцы? Некора оказался народным социалистом, а туземцы требовали, чтобы новая революционная власть в городах была составлена на правильных коалиционных началах из представителей советов и национальных организаций. Дело в том, что фактически вся власть в Туркестане оказалась в руках советов рабочих и солдатских депутатов. Места уездных начальников, участковых и полицейских приставов оказались занятыми избранными советами офицерами. Сами советы держали надо всем настоящую диктатуру. Вся степь была терроризована солдатами. Всюду разъезжали “делегаты мандатных комиссий”, то есть солдаты при полном вооружении, которым советы поручали проверять правильность выборов в местные национальные организации. Не буду рассказывать вам, что вытворяли эти “мандатчики”. Достаточно сказать, что мандат одного из этих революционных солдат, подписанный председателем Перовского совета солдатских и рабочих депутатов Тонконоговым, заключал в себе фразу о “необходимости оказывать товарищу Жердеву встречи и угощения, подобающие его высокому революционному служебному положению, которое, волею революционного народа, у него значительно выше положения бывших царских приставов и уездных начальников”. Вот когда уместно сказать - “комментарии излишни”! Почему это так случилось, что советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов в Туркестане оказались вот такими, позвольте выразиться, “пугалами революции”?

Рабочие в Туркестане сплошь состояли из русских же. Фабрик и крупных заводов у нас не было. Основная масса рабочего пролетариата в Туркестане состояла из железнодорожников. Нас туда, на железные дороги, не пускали. Вы могли проехать по всем туркестанским железным дорогам и не увидеть ни одного рабочего-туркестанца, будь это хотя бы железнодорожный сторож на захолустной станции. Почта, телеграф – тоже привилегия русских…

Крестьяне - вы о них уже знаете по сказанному мною выше о переселенческой политике царского правительства. Они, волею русского правительства ставшие полноправными хозяевами в нашей стране, имевшие право взыскивать за пропавший у них скот с ближайших аулов, эти крестьяне были и не могли не быть, конечно, настроенными враждебно к нашему народу.

“Русский рабочий в Туркестане, – пишет Сафаров, – лишенный политического руководства, сам зараженный колонизаторским настроением, став “творцом революции” в царской колонии, искал себе не равноправных товарищей из туземцев, а послушных полицейских исполнителей и переводчиков…”

“Русский солдат, – пишет тот же Сафаров, – меньше всего заботился о гражданском мире в чужой ему стране. Пограбить, набить себе карманы и удрать к себе в “Калуцкую” – вот что было идеалом революции в Туркестане для солдат бывшей царской армии, теперь ставшей армией революции”.

Но ведь удивительно то, что совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, руководимый не “мартовскими” 35 социалистами, а настоящими социал-демократами меньшевиками старой формации (с д-ром Фитерманом во главе), принял отзыв ташкентской желтой газеты без протеста, как должное.

Позвольте мне перейти теперь к выяснению внутренних отношений национальных организаций с организациями совдепов.

Я уже сказал раньше, что, наряду и в противовес советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, в Туркестане сорганизовались местные национальные советы и комитеты. Сорганизовались с тем, чтобы быть свидетелями революционного разгула и, позвольте выразиться, своего рода “революционного шовинизма” наших русских товарищей. Не буду говорить о мелких волостных и сельских организациях. Начну с уездных, более крупных. За отсутствием общественных – земских и городских – самоуправлений, вся власть с самого начала перешла в руки совдепов, т. е. в руки русских солдат, русских рабочих и русских крестьян-переселенцев. Всякая попытка коренных туркестанцев войти в состав новой власти, быть в ней представленными надлежащим образом, встречала сильный отпор. В более отдаленных от центра уездах, как Казалинский, Аулие-Атинский и тот же наш, Перовский, совдепы отвечали просто: “Почему это вы - туземцы - раньше подчинялись царским приставам и не хотите подчиняться нам - революционным совдепам, органам революционной демократии?”… На протяжении всего Туркестана нигде ни одна уездная организация туркестанцев не могла “заслужить доверия” или даже терпимого отношения к себе органов революционной демократии. Жалобы туземных организаций на действия совдепов сыпались как из рога изобилия. Жаловались областным организациям, Краевому совдепу, Краевому национальному совету, правительственному комитету. Все, как раньше – искали защиты у высшего начальства… И вот однажды Сыр-Дарьинский областной совет, где председателем был старый социал-демократ Наливкин, а ваш покорный слуга сидел заместителем его, решил попытаться угомонить один из уездных совдепов, образ действий которого выходил из ряда вон. Вызваны были обе стороны – и представитель национального комитета и представитель уездного совдепа. Когда, после объяснения делегата национального комитета, слово было предоставлено делегату совдепа – солдату, то этот последний начал с “отвода против заседающего в областном комитете гр. Чокаева”… На удивленный и возмущенный вопрос Наливкина тот ответил: “Мы, представители русской революционной демократии в Туркестане, не можем и не хотим иметь во главе областного органа туземца”… Областной совет, который вместе с другим областным советом – Ферганским, был, пожалуй, исключением в среде всех органов революционной демократии того периода, революционным шовинизмом не отличался. Отвод делегата совдепа был оставлен без результата, даже без обсуждения, на что последовал такой ответ: “Всякое постановление Областного совета, принятое с участием представителей туземцев, да еще в роли товарища председателя Областного совета, нашим совдепом исполнено не будет”…

Вы представляете себе наше положение!

Это было печальное зрелище! Начать с “углубления революции” и потом оказаться в самом непроходимом революционном болоте – это ли не жалкая позиция, которую уготовили сами себе представители русской революционной демократии в Туркестане!

С первых же шагов своей деятельности Национальный совет наткнулся на решительный отпор со стороны не только местных совдепов, но и Краевого совдепа. Все органы управления, все виды коммуникации, все жизненные центры страны в руках русских совдепов. В стране показались первые признаки голода. Хлеб нам доставляется из России. Следовательно, каждый наш шаг должен был быть рассчитан так, чтобы не подвергать народ “голодной блокаде”. Наши опасения в этом отношении не были напрасны. При малейшем конфликте с каким-нибудь Казалинским или Перовским уездным совдепом сейчас же задерживались вагоны с хлебом… Более или менее активные деятели местных национальных комитетов задерживались совдепами. Бороться с ними мы не были в силах. Доходило до того, что когда я, председатель Краевого национального совета, приехал, по поручению Продовольственного комитета и Областного совета, в конце мая в Перовск для разбора недоразумений между уездным национальным комитетом и уездным совдепом, то этот последний, собрав митинг, вынес мне… смертный приговор! Мотив приговора был изложен следующим образом: “Перовский уездный совдеп, стоя на страже интересов русской революции на далекой окраине России, не может допустить противодействия своим мероприятиям со стороны туземцев. Гражданин М. Чокаев, как человек из влиятельной фамилии и с высшим образованием, может вызвать возбуждение туземцев против неограниченной власти революционной демократии. Поэтому, в интересах революции, митинг, созванный Перовским уездным совдепом, постановил единогласно покончить с означенным гражданином Чокаевым раз навсегда. Постановление митинга должно быть приведено в исполнение немедленно же”.

Я остановился у уездного комиссара, очень порядочного человека - прапорщика Преображенского. Вокруг его дома и во дворе появились отряды верных ему солдат для охраны меня. По городу скакали наши казак-киргизы с горящими факелами в руках. Это они собирали народ идти и поджечь казарму, железнодорожную станцию и русские кварталы небольшого города… По счастью, дело окончилось благополучно. Казнить меня не пришлось. Этот эпизод показывает вам взаимоотношения между нашим Краевым национальным советом и органами революционной демократии. Уездные совдепы, подчиненные на бумаге Краевому совдепу, на деле работали самостоятельно, каждый уездный совдеп на свой лад. Не имея реальной власти, наш Краевой национальный совет направлял все усилия на внутреннюю организацию, на выработку единой программы для выборов в Учредительное собрание и в органы местного самоуправления.

На чем же выигрывал Улема Джамиэти в борьбе против нашего Национального центра? На безобразной, отвратительной иилшике (если это можно назвать “политикой”) туркестанских совдепов. Перед самыми гнусными деяниями туркестанских совдепов мы не теряли надежды и веры в демократию, если не в ее русском воплощении, то в демократию как идею. Деятельность совдепов мы объясняли как печальные эпизоды, как преходящие эксцессы темной солдатской массы. Мы старались защищать революцию от “революционной демократии” в лице ее туркестанских отпрысков. На всех наших съездах и в наших газетах мы поясняли, что наши национальные интересы тесно связаны с укреплением революции, с торжеством революционно-демократических начал в России. В нашей программе Автономного Туркестана мы писали о великих революционных идеалах освобождения человечества, мы говорили о свободе совести и о всех других видах всех свобод… А народ наш революцию видел и понимал так, как ее преподносили ему туркестанские совдепы. Отделить революцию от туркестанских “революционных” солдат, рабочих и крестьян-переселенцев, отделить революционную идею от “революционной” деятельности туркестанских совдепов наш народ не мог. И обвинять его за это мы не имели права. В этом была наша трагедия и вместе с тем – трагедия и революции. Мы ненавидели старый режим и боялись нашего собственного старого прошлого. Не забывайте, гг., что под боком у нас находились вассальные ханства – Бухара и Хива. Ген. Куропаткин, которого многие считают хорошим знатоком Туркестана и которого бывший эмир Бухары Сеид-Мир-Алим-Хан называл самым близким своим другом, говорил, что “Бухару надо беречь, как пугало для туркестанцев”. И действительно, Бухара была настоящим пугалом. Мы опасались усиления ее влияния на наших клерикалов, которые все чаще и чаще стали сноситься с эмиром… Вести открыто борьбу против наших клерикалов, как делали это они против нас, мы тоже не могли. Они играли на религиозном чувстве народа. Чем больше народ видел притеснения со стороны русских совдепов, чем больше он, обессиленный предшествующими месяцами восстания, чувствовал свою слабость перед новыми властителями, тем глубже он уходил в свою веру, в религию. Улема Джамиэти понимал свое выигрышное положение, и вот в один прекрасный майский день Улема Джамиэти предъявляет правительственному комитету требование о немедленном введении в Туркестане судов по шариату. Правительственный комитет растерялся. Отказать наотрез комитет не решался, а ответить согласием он не мог. Создалось критическое положение. После некоторого размышления мы – Национальный совет – решили переговорить с Улема Джамиэти. Об этом нас просил правительственный комитет.

В результате ряда совещаний нам удалось уговорить Улема Джамиэти взять обратно свое требование. Этот наш успех значительно укрепил авторитет нашего Национального совета, в котором и правительственный комитет и Краевой совдеп начали видеть серьезного партнера. Но недолго продолжалось это. Победа духовенства на городских выборах Ташкента дала и правительственному комитету и Краевому совдепу новый лишний повод для похода, на этот раз настоящего похода, против самой идеи совместного сотрудничества туркестанцев и русских в Туркестане… Еще на первом, апрельском краевом съезде революционных общественных организаций был внесен проект создания двух различных, друг от друга независимых, самостоятельных городских дум в городах Туркестана - одной думы для русских и другой для туркестанцев. Тогда, в первые недели революции, проект этот не прошел. Он был снят с обсуждения. Теперь его подняли совместно Краевой совдеп и правительственный комитет. За проектом раздельных городских дум последовал проект отдельных – по национальному признаку – выборов в Учредительное собрание от коренных туркестанцев и от русских. Автором этого последнего проекта был старый социалист-революционер Сосновский. Дело в том, что по своей численности русское население Туркестана в каждом избирательном округе (что соответствовало области) не могло провести ни одного депутата. Только одна Семиреченская область могла провести по самостоятельному русскому списку одного кандидата. Мы – наш Национальный совет – были решительно против национальных курий. Это не потому, что мы жаждали властвовать над русскими, а потому, что считали такое положение противным демократическим началам. В наших списках мы давали место по одному русскому кандидату. В этих проектах о раздельных городских думах и раздельных представительствах в Учредительное собрание сквозило явственно высокомерное отношение кучки русских революционеров и демократов к нашей народной массе. Русские революционеры не хотели, по их собственным словам, “подвергать русское население Туркестана унизительному для него положению подчиненного туземцам”. Так говорили председатель Краевого совдепа, немолодой уже социал-демократ д-р Фитерман и старый социалист-революционер Сосновский. Замечательно, в этих двух вопросах органы революционной демократии имели поддержку всех и революционных и контрреволюционных слоев русского населения. Только Ферганский областной совет, каким-то чудом оказавшийся под руководством настоящих искренних революционеров, открыто выступал против этих “неслыханных и недопустимых искажений революционного идеала свободы и братства народов”. Как раз к этому времени и относится выписка из ташкентской желтой газеты о том, что “советы в Туркестане играют роль прежних царских сарбазов”.

Я подал было просьбу об отставке, когда, из-за начавшегося восстания гарнизона и рабочих, 24 октября, пришлось взять просьбу обратно, чтобы не давать повода к обвинению меня в самоспасении…

Так пришлось мне оставаться в составе правительственного комитета, где на нас смотрели недоверчивыми глазами. Пришлось оставаться в нем потому, что надвигалась на нас опасность более серьезная…

В те страшные октябрьские дни, когда на улицах Ташкента, одновременно с Петербургом, шли кровавые столкновения, когда одна часть русских вооруженных сил билась против другой части, население туркестанское оставалось нейтральным зрителем. Попытка привлечь туркестанцев в ряды защитников Временного правительства не увенчалась успехом. Видно было, что Временное правительство и с ним вместе и сама Февральская революция уже не имели сторонников в среде коренных туркестанцев…

Заключение

У нас не было внутреннего единства в понимании задач и требований эпохи. Социально-консервативные элементы, не будучи, разумеется, врагами своего народа, видели его счастье в полном и безоговорочном подчинении законам шариата во всем, во всех проявлениях жизни. За предоставление суда по шариату наше духовенство было готово принять какой угодно режим над Туркестаном. Небольшое количество прошедших через русские и мусульманские же новые школы лиц было другого настроения. Мы были, если хотите, материалистами, так сказать, “вольтерианцами”. Мы выдвигали на первый план моменты политических свобод и социальной правды. Относясь с величайшим уважением к верованию народа, мы не видели в шариате средства национального освобождения. Нам казалось, что приличная автономия в пределах Российской демократической республики, дающая возможность развитию здоровых национальных начал, куда лучше широчайших свобод на основе шариата…