Почему Дракон стал разбойником?

Англия, со своей стороны, делала некоторые шаги навстречу России и (31 августа тысяча восемьсот девяносто девятого года) впервые согласилась на учреждение русского консульства в Бомбее, в той Индии, которую так старательно оберегали от русских влияний.

В ноябре 1899 года ничто так не имело решающего значения в Германии, как мнение "правой руки кайзера", статс-секретаря по иностранным делам этой страны Бюлова. Суть в разговоре (в немецком Потсдаме) с русским государем.

Государь говорил с Бюловым так, чтобы прояснить все складывающиеся проблемы и недовольства, а также смело и честно показывая интересы своей державы. Более всех он жалел буров, но сказал, что Россия не будет вмешиваться в африканские дела. Кратчайший мир для России важнее любой войны. Она не желает и того, чтобы между собой схлестнулись богатырь английский и французский. Но если бы она этого хотела, весь мир увидел бы "кровавую сечу" год назад.Ту-то государь подтвердил распространенное мнение о влиянии русской дипломатии при разрешении англо-французского конфликта из-за Фашоды.

Однако не было никаких вопросов (у государя) интересов. Только во всех делах на Ближнем Востоке немцы должны были считаться с русскими традициями. Во-первых, почему это кто-то вдруг попытается вытеснить в политическом и экономическом отношении Россию с Востока, с которым она веками была связана национальными и религиозными традициями? В случае, если бы сам царь относился к этим вопросам скептически и равнодушнее, он все равно был бы вынужден поддерживать русские традиции на Востоке. "Употребление заветов моим народом и его чаяния, - говорил Н. А. Романов, - являются для меня первостепенным", поэтому он не мог вступать в противоречие с этим.

Соловей-разбойник предупреждал - полная сила этих предостерегающих слов в полной мере сказалась через без малого 15 лет, в 1914 году. И они были сказаны, когда русско-немецкие отношения были вполне дружественными, когда министр иностранных дел России резко отмахнулся от приписывающихся ему желаний присоединить Эльзас к Франции. По планам государя "Россия занимается дальневосточными делами, но не желает отказываться и от Ближнего, и не намерена идти дальше подписанного с Австрией соглашения о сохранении статус-кво".

После того, как в Порт-Артуре обосновались русские, а Киао-Чао заняли немцы, прошло 2 года, и в начале 1900-го известный востоковед и защитник независимости Китая князь Ухтомский говорил своему другу и художнику Репину: "Илья, вот и прошел этот страшный для всех девяносто девятый. На Дальнем Востоке вспоминают былины, нового ничего не произошло и не происходит. Это говорит о том, что китайцам все еще нравится дремать". Россия несколько изменила свой политический курс: поддерживала добрые отношения с китайским правительством. Столь явное дружелюбие спровоцировало Америку появиться на Дальнем Востоке. Древняя филиппинская земля была занята как раз этим "новым политическим зверем из-за океана". Эта деятельность прошла почти незамеченной, а между тем она имела огромное значение, так как закрывала путь Японии на юг к установлению своей островной империи. Даже присоединение пока никем не тронутых Гавайских островов не вызвало протеста ни с чьей стороны.

России была известна разгадка такого демарша, и потому она усиленно занималась строительством своего военного флота. "Нам грустно, - говорил Ганото, - что наши отношения с Россией стали более сооl (холодными. - Авт.), чем во времена моего министерства". Французские мифологи предсказывали, что Россия сразу же разорвет все отношения с Парижем, как только добъется своего главенства на Дальнем (и Ближнем) Востоке, а потому не очень-то и сочувствовали укреплению русских в далекой Азии. Так говорили и левые круги, выдвинувшиеся после дела Дрейфуса, еще менее увлеченные русской поддержкой. Сказочно-мифологический слух о расторжении союза, однако, ни разу не был подтвержден ни той, ни другой стороной.

В 1900 году в Китае начала усиливаться агитация против иностранцев, но державы относились к этому как-то упрощенно, привыкнув к полной пассивности китайцев. Безусловно, смутные слухи о союзе Большого Кулака, возглавлявшего эту агитацию, доходили до европейцев, но они очень уж иронично смотрели на это объединение китайских провинций.

Змей вырвался неожиданно. У пекинского дипломатического корпуса затряслись коленки от страха того, насколько сильна была стихийная сила этого движения. Еще 8 (21) мая китайскому правительству была предъявлена нота, требовавшая ареста всех членов общества боксеров и всех домовладельцев, допускающих у себя их собрания, а также казни лиц, виновных в покушении на жизнь и имущество, и казни "лиц руководящих действиями боксеров и снабжающих их денежными средствами". Через 5 дней русский посланник Михаил Гирс сообщал, что центральное правительство само может усмирить восстание боксеров, и отослал обратно присланную из Порт-Артура в Таку канонерку. Для защиты миссий все же были вызваны десанты, но только по 75 человек на миссию? Да и Бюлов через 18 дней после успокаивающего сообщения Гирса запрашивал немецкого посланника, не означает ли китайское волнение найти повод для начала раздела страны, ведь, как видно, европейцы все еще не видели иного исхода, как дележа Поднебесной и окончательное исчезновение империи.

Но через 12 дней русский посланник сообщал, что с приходом десантов в Пекине стало спокойнее. Поначалу, может, так и было, но не больше, чем через неделю, как сообщается в Правительственном вестнике, действующий статский советник Гирс сообщал, что посольское дело в Пекине завершилось и пора вводить военные силы. Только сильный восточнославянский отряд может спасти ситуацию (опять русские!), и всего этого ждали все иностранцы в Пекине: на прибытие более отдаленных западноевропейских армий никто не рассчитывал. Правда, было уже поздно для прибытия любой армии: на следующий день русский дипломат докладывал: "Змей отрезал Пекин от моря, а посольские кварталы осадили китайские войска". Посланники предъявляли требования о "наказании виновных восставших боксеров" (откровенно говоря, все уже давно понимали, что власти заодно с бунтарями). Ощущение пробуждения мертвого Китая, переставшим быть "убойным", пробудило и правительство Пекина (надо сказать, что власти не были вполне уверены в целесообразности этого восстания), ставя вопрос: вы с кем? Говорили, что Змей захватил власть, хотя никто не был в этом уверен наверняка; императрица Це Си бежала, а "правителем" Китая стал принц Туан. Говорили также, что если не "долгожданный правитель", то сама Це Си отдает приказы уничтожать иностранцев. Например, пусть и не в самой столице, но в других провинциях (наиболее удаленных), от внезапно проснувшегося китайского бунта именно по повелению императрицы погибли сотни белых женщин и детей.

Попытаемся не судить рядовых европейцев того времени, хором призывающих смести с лица земли всех китайцев, так как беспроволочного телеграфа тогда еще не существовало, а в Старый Свет доносились вести, что в Пекине уничтожены все послы вместе с их семьями.

В то же время китайцы, обычно столь мало воинственные - даже презиравшие военное ремесло - вдруг оказались бесстрашными; шли на смерть почти безоружные, и английский отряд адмирала Сеймура, двинувшийся на выручку миссий, не только не пробился до Пекина, но еле-еле, при поддержке русских моряков, отступил обратно к Тянцзиню.

В самый разгар этих событий - 8 июня - скоропостижно скончался министр иностранных дел граф Михаил Муравьев, и на его место был посажен товарищ министра Владимир Ламздорф, что никак не изменило логику русской внешней политики.

Все относящиеся серьезно к грядущему новому нашествию из Азии начали говорить, что опасность уже стоит у ворот. Перед угрозой своих миссий западные державы сплотились, как будто и не было вековой вражды между ними, и было решено "послать в Китай объединенные войска и прежде всего обратиться к наиболее близким державам... к императорам России и Японии". Здесь, конечно, имелась в виду сугубо военная поддержка.

Данный свист с Запада опять поставил Россию перед трудным выбором. Можно было сначала встать в ряды европейских держав, а потом вместе с ними сокрушить и разделить Китай. Или не отступать от плана дружбы с Китаем и, соответственно, всяческим образом тормозить выступление других держав.

Действие китайцев против иностранцев не подразумевало отделения русских и нерусских. По-видимому, это объяснялось следующим: заняв Порт-Артур, русские приобщились к политике раздела Китая. Русские, представляющие тот тип людей, которые чуть ли не боготворили Китай, по-прежнему, видимо, верили, что русско-китайское сотрудничество было бы возможным. Поскольку к такому типу относился и князь Эспер Ухтомский, то он издал книгу "К событиям в Китае", в которой оправдывал восстание боксеров и осуждал политику как западных, так и русского правительства.

Однако накануне великих катастроф стояли все, и русские в том числе. Так, в июле рьяный защитник Китай князь Ухтомский писал, что от окраин Китая движение, такой тяжестью теперь обрушившееся на Россию за ее временные хищнические интересы, по образу и подобию Запада, шло к центру и грозило охватить огромные масштабы. По мнению китаефила, нам нужно было лишь держаться своих исторических задач и ни на минуту терять своих прямых задач и интересов в Азии, такой близкой к России по "духу" и существу. Речь князя Ухтомского была открыто сочувствующей китайскому национальному движению и против Запада.

В том же духе составил свою записку "Европа и Китай" один из главных русских деятелей Гаагской конференции, профессор международного права Федор Федорович Мартенс (в том же июле 1900 года). Последним в ней стояло: "Тут у китайцев нет никаких шансов", "никакая победа не уничтожит народ в 430 миллионов" и т. д. Это восстание против иностранцев имеет соответствующее прошлое, утверждал профессор. Порой Мартенс обращался к своим же словам, написанным в 1880 году ("чем более китайское правительство слабее, чем более оно имеет врагов внутри своей страны, тем более западные державы должны помнить о неприемлимости пропаганды в Китае и вмешательства во внутренние дела этого государства, что может привести к вышеозначенным результатам", причем ранее юрист выделял 2 варианта), предрекая еще тогда, что или "желтое правительство" падет, или открыто примкнет к своему народу для истребления иностранцев. Первая гипотеза наиболее бескровная, а вот будет ли новая династия тянуться к сношениям с правительствами "хищнических" держав, оставалось огромным вопросом. Существует и вторая вероятность, при которой после убийства и изгнания иностранцев было бы очень тяжело вернуть утраченное положение в Китае.

Профессор Мартенс говорил, что Россия должна так поставить себя в Азии, чтобы иметь там совершенно особое преобладающее влияние, а за восстание китайцев можно требовать лишь денежного и морального вознаграждения, но осуществимо ли это было на практике? Согласно словам юриста, если в данное время в Китае было неугодное правительство, то следовало заменить его и поддерживать во всех случаях.

Между тем главная линия железной дороги в редкозаселенной Манчжурии, где трудились русские строители и инженеры, также стала ареной для китайского национального движения, причем нередки были нападения ихэтуаней на россиян. Но местные китайские власти попросту закрывали на это глаза. Былинный путь от Порт-Артура до Сибири был прерван.

В Европе под впечатлением вестей о резне иностранцев, разрасталась кампания против Китая.