10-ЛЕТНЯЯ ВОЙНА НА ДУНАЕ. ПРОДОЛЖЕНИЕ...

В этой военной кампании состоялся самый короткий военный совет из всех. Ей, собственно, много слов не требовалось.

Все хорошо знали, что придется столкнуться с таким и таким испытанием.

Под рукой визиря до 150 тысяч воинов, русская же номенклатура после отправки в тыл для защиты гарнизонов части армии осталось 17 тысяч. В соотношении сил визирь «венок победы» явно надевал на себя.

И все же русская армия имела кое-какую свою инициативу, так как могла навязать противнику такие условия сражения, какие ей были нужны. Но случилось это после того, как визирь явно ошибся с выбором позиции. Румянцев сказал, что нужна какая-нибудь тайная операция, чтобы воспользоваться этой ошибкой, так как потом такой возможности не будет. Поступило предложение, сросшись, атаковать немедленно.

Высшее командование противника могло опередить нас. То, что оно намерено воспользоваться своими «громадами» и решится на «опережение», усомнился один только Брюс. А предлагал подождать, пока к главным силам не присоединятся войска прикрытия.

Ведь там, на защите транспорта от нападения татар, отборные полки, там опытнейшие и храбрейшие командиры, такие как Волконский, Потемкин, Подгоричани, Глебов, Гудович. В генеральном сражении, когда на карту ставится более, чем можно представить, такие люди ох как нужны. Он своими доводами только рассердил Румянцева. Завтра или послезавтра турки пойдут на них, а они не смогут уже победить, даже если и утроят свои силы. Исход баталии не все время решается численным «громадьем» сил.

Брюсу имелось, что ответить, но он решил за разумное промолчать.

Французская сторона генералитета молчала тоже. Они знали, что если главнокомандующий настаивает на каком-то решении, в котором уверен, то его не переубедить никакими возражениями. Это означало, что пора подходить к столу и ознакомиться с диспозицией. Румянцев разложил маленькие карты и начал разъяснять, «кто, что и как». Номенклатура выступала в час ночи.

Этот маневр совершался построенными в две колонны каждая дивизиями. «Артиллерия следует в интервалах между колоннами. — По выходе на место сосредоточения колонны перестраиваются в каре и в таком порядке следуют дальше. Армия расширялась на 3 дивизии, первая из которых шла по среднему хребту напротив центра неприятельских позиций, вторая справа от нее, третья слева по соседствующими с хребтом господствующим высотам».

Дивизия Племянникова должна перейти Троянов вал, спуститься в долину, податься левее и ударить о левый фланг ретраншемента противника с фронта. Брюс также получал задачу атаковать край ретраншемента, но разница была в том, что он был правым, а подходить следовало с тыльной стороны.

Еще более особые задания давались корпусам Боура и Репнина. Первый должен был после снятия с лагеря спуститься вниз по течению Кагула, зайти неприятелю в тыл и атаковать левый край его ретраншемента. Корпус Репнина выходил в тыл противника левее Боура, но пикантность состояла в том, что он атаковал не ретраншемент, а сам лагерь неприятеля. Сам Румянцев должен был передвигаться со значительным опозданием относительно обеих корпусов, находящихся во флангах противника. Расстрел противника силами каре продолжался быстрыми выпадами кавалерии, находящейся между стрелковыми частями.

Все было предельно ясно, но Румянцев, как всегда в подобных случаях, поинтересовался о наличии вопросов. Племянников сказал, что его лично тревожат татары, находящиеся у них за спиной.

Номенклатура слышала, что их не менее 80 тысяч.

Но хану, чтобы пробиться к туркам, еще надо было справиться с нашим прикрытием, которое было выслано к обозам. На зов Румянцева явился секретарь.

Тот, хоть и был алкоголик, задачи размножить диспозиции всегда выполнял беспрекословно, оперативно и образцово. Точно. Как и договаривался, раздал господам генералам. Румянцев настроил трубу и помахал ею в воздухе. Во всем этом прослеживалась просьба господам поспешить, ибо у них было очень мало времени.   

Ночь. Еще днем что-то звенело (голосило) что-то звучало, и вот уже всего этого нет. В воздухе повисла тишина. Только в болотах и на озерах слышится монотонная трель водяных бычков да на лугах редкое фырканье пасущихся там лошадей.

Не каждый вождь отважится маршировать в такую ночь, когда знаешь, что где-то в кустах притаился враг. Правда, ничто так не пугает в ожидании боя, как время, «когда и черт глаза выколет». Днем – милое дело – все на твоих глазах, когда идешь.

А тут каждый шаг может стать таким, что угодишь в лапы врагу. Идешь к кусточкам и не знаешь, что то место является пунктом засады турка, который вылезет на тебя с ятаганом, как только подойдешь ближе. А ружье с плеча сдернуть не успеешь.

Выступив к Сталину холму, шли так, что одна колонна не видела другую; ни одного шороха не доносилось с той или иной стороны.

Баловаться цигарками и говорить в голос было строго-настрого запрещено. Понимая, с куревом можно и обождать.

Но когда впереди сталинская гора, от разговора не удержаться. Раздираемая нетерпением братия спрашивала о турке. И в то же время требовала тишины. Но не потому, что турка боялись, а из-за страха, что услышит его благородие.

А первый голос не унимается, молит луну, чтоб появилась.

И д е м.  Еще, видать, то рекрут был. В первый раз идет. Не понимает, через что вообще пройти придется и «куда» он идет и попал.

Т у р к а.  Еще так называет врага, не зная, кто он и как правильно его звать, еще ни разу не видя его. Его к ним с кашеварства перевели. То-то во всей одежде напущено. Унтер-офицер, постоянно поглядывая в сторону голосов, прошипел с угрозой. В разговорах была суть недовольства.

Неожиданно равнина кончилась, началась гора, крутая, словно стена, потом дорога как бы провалилась, ноги потеряли опору, и пришлось лететь вниз юзом: Булганин, малоросский солдат, громче всех удивлялся этой горе… Это Троянов вал. А значит до турка недалече.   

Уже доносились голоса от видневшихся внизу их костров и палаток: "Что там командуют, остановиться???! т. ерунда! Арестовать говоривших это надо и закопать нещадно в Траянов вал!"

А недалеко от них солдаты противоборствующей армии рассказывали друг другу, что был такой царь, которого звали Траяном. И этот вал «сделали» при его правлении.

Вот и сейчас он должен был помочь, но не против татар, а уже их союзников, турок. Офицерские органы уже были настроены решительно, перебивали экскурс(ы) в далекое историческое прошлое.

Создавалось опасное положение для говорунов. У солдат начало пропадать желание разговаривать. Теперь впору было закрывать рты господам чекистам, в полголоса подававших команды. Два орудия были выдвинуты вперед.

Говорят, приказ командующего по цепочке: кавалерии графа Салтыкова перейти с левого фланга на правый. Сам Румянцев находился со штабом, где собрались многочисленные офицеры из самых разных европейских стран, в первой дивизии, но совсем не Европа сейчас интересовала его, а «европейская Азия», точнее, огни ее лагеря.

Алчная до крови и чужого имущества турецкая армия во время перемещения русских полошилась, в лагере даже раздавались выстрелы, но вскоре вновь все успокоилось. Видимо, ей было приказано поднять учебную тревогу, либо еще что-то, связанное с приготовлением к возможному отражению нападения. В то, что она способна на последнее, верить не хотелось.

Однако всякое могло случиться, ведь она тоже хлеб даром не ела. А тут еще начало светать.

Да, зашевелилась природа, проснулся ветерок. Еще не окреп, но не под его ли воздействием пусть и слабо, но задрожали листья кустарника? Значит и туман, висевший над рекой и озером, скоро будет развеян. Принц Брауншвейгский, прибывший на войну в качестве волонтера и старавшийся быть поближе к штабу армии, угадал, что главнокомандующий был озабочен тревогой, и предположил, что она, судя по всему, была ложной. В ответ Румянцев «лишь» посмотрел на свои часы. За ним пришло время действовать. Тотчас взлетели две ракеты, и каре под бой барабанов, когда можно было уже не скрывать себя от противника, пошли вперед.

Многие не поняли того, что произошло потом. Турки скорее готовились к нападению, чем спали. В момент грохота русских барабанов на открытом пространстве напротив ретраншементов начали выстраиваться спаги. Номенклатура бросала все больше и больше кавалерии. Вскоре уже над всем пространством нависли конники. А упусти мгновение, и отряд(ы) вот-вот окажется здесь.

Этот маневр вовремя увидел Румянцев, приказав поставить пушки перед фронтом каре для отражения атаки. Задуманная атака турок по сути повторяла татарскую ошибку в битве при Ларге, так как они перекрыли собой ретраншемент(ы), закрывая возможность артиллерийского огня по наступавшему противнику. Пока турки это осознавали, каре пользовались той оплошностью. Пока конная лавина приближалась к ним, они бездействовали, но стоило первой оказаться на расстоянии ружейного выстрела, как по ней открыли такую залповую пальбу, что вскоре отчетливо стали проглядываться ощутимые бреши, а вскоре и ее не стало.

Вместо нее осталась кучка ошеломленных всадников, которые бросились наутек в первое попавшееся им на глаза место, оказавшееся между дивизией Боура и корпусом Репнина, как будто специально готовящие на этой лощине капкан(ы). Хотя спаги и были обращены в бегство, на их проникновение в тыл армии стоило обратить большое внимание (это отчетливо понимал и сам Румянцев).

Они могли через какое-то время собраться (спастись от уничтожения удалось многим) и вступить в бой, только уже с другой стороны. Граф приказал отрядить против них егерей, затем прибавил к ним пушки, что и было сделано «в аврале». А егеря заняли у Траянова вала позицию и открыли по ретировавшейся коннице убийственный огонь…

Одновременно с этим Олиц, переведя свое каре влево, возобновил наступление и закрыл выход из долины ускакавшему неприятелю.

На маневр, предпринятый русскими, спаги ответили страшной паникой.

Это запирание в ловушку привело к их страшным крикам и броску из лощины к своему ретраншементу. Однако сам бы черт не вырвался из этой лощины, ставшей для них западней. Однако кое-кто оказался удачливее самого черта, хотя большинство полегло на поле боя под смертельной картечью артиллерии.

Спаги, войдя в тыл, были ликвидированы, и Румянцев приказал возобновить наступление.

Батареи направили огонь на ретраншемент, однако и сами успевали продвигаться вместе с каре. Отныне наступавшие часто останавливались, ожидая, пока «боги» выкатят свои орудия, чтобы возобновить свое «муравьиное» продвижение под прикрытием огня.

Принц Брауншвейгский с азартом новичка, впервые наблюдающего бой, обнажил шпагу и обратился к главнокомандующему с криком.

Даже он увидел, в каком замешательстве (об этом он и кричал) находятся в этот момент турки. Даже призывал пойти на штурм.

Не сделал исключение Румянцев и на этот раз, промолчав в ответ. Став разговаривать, он отвлекся бы от боя. Попав к стае волков, он, как охотник, понимал, что сейчас никак нельзя отвлекаться на призывы «штурмовать» (?) лагерь.

У него все перед глазами, и он знает сам, что делать. Вскоре можно будет подумать и о штурме.

Но сейчас не было бы удивлением, если б о штурме сказала чья-нибудь дочь, но не мужчина, обучавшийся теории военного искусства. А она учила перед штурмом подготовиться, для чего нужно было подойти поближе с пушками.

Хотя до штыков могло и не дойти: неожиданно замешкалась дивизия Племянникова. Гражданин «потерялся» где-то за гребенью высоты, хотя должен был уже поравняться с каре Боура для одновременной атаки неприятельского ретраншемента.

Однако на гребне ее еще не видно. Так еще и неизвестно, как складываются дела у Боура. Никто, так никто. Румянцев обратился к одному из адъютантов, чтобы тот скакал к Боуру и приказал не нежиться, будто принцесса, а начинал атаку бокового ретраншемента, пока противник обращен на них. Именно на ретраншемент и направил трубу Румянцев, когда адъютант ускакал выполнять приказание…

Турки, не теряя времени даром, успели не только остановиться лагерем, но и вырыть 3 линии укрепленной обороны. Вернув солдат к штыкам, взять их будет нелегко. Однако и не в таких ретраншементах оказывались «железные» русские люди. Не подвела и наша артиллерия; в самый нужный момент началась столь нужная пальба по укреплениям; через сравнительно короткое время часть из «заслонов» была сровнена с землей.

Разъяренная артиллерия Мелиссино творила просто чудеса. Его пушки бьют без промаха, попутно уничтожая и турецкие батареи, оказавшиеся против него просто беспомощными. И тут на гребне, пусть и лишенные сил, но появились на гребне бойцы Племянникова. Получив все задуманное, кажется дело сдвигалось в нужном направлении. Вот только все недоумевали по поводу молчания Боура: «Мы должны видеть уже нынешнее наступление на ретраншемент на левом неприятельском фланге!», как того и требовала диспозиция.

Только непредвиденные задержки могли повлиять на последовавшие нарушения боевого плана русской армии. 

Пометка Боура: «А что еще они придумают против нас после четверти часа пальбы из всех пушек бокового ретраншемента, а после и напуска на наше каре целого отряда спагов?»

Неизвестна цифра потерь той или другой стороны в этой стычке, но известно, что спаги атаковали русских с трех сторон, однако, встреченные сильнейшим огнем, вынуждены были отойти. Видимо спаги поняли «кривизну» своей тактики и в следующий раз ударили, перегруппировавшись, русским в тыл.

Доллары тормозили рубль. Но резкое изменение тактики не оправдалось. Боур оставил спагов своему арьергарду, однако сам, вместо того, чтобы повернуться к противнику лицом, усилил движение вперед.

В короткое время он оказался уже на подступах к высоте, где окопались янычары с довольно сильной батареей. Увидев это, спаги сделали еще одну отчаянную попытку задержать наступавших.

Оставив тыл, они действительно стороной обогнали каре и обрушились на его фланг. Выведенный из терпения, народ открыл по ним огонь из всех видов оружия. Новая затея с атакой кончилась тем, что нападающие, бежали за колючие укрепления своего лагеря, усеяв поле убитыми и ранеными.

Адъютант Румянцева прибыл в расположение корпуса в тот момент, когда Боур, увидев, что со спагами покончено, готовился ко штурму неприятельских батарей, до которых оставалось не более трехсот шагов. Выслушав приказ главнокомандующего, он ответил, что постарается выполнить свой долг и, хотя великая трудность для него было выговаривать русские слова, поднял над собой шпагу и постарался как можно понятнее обратиться к каре.

Любые солдаты понимали его. Безжалостно генерал требовал победы. Танковыми оказались его слова и о матушке-императрице…

И прокричал настолько близкий для русского солдата клич. С тем же криком, держа в руках ружья, бросились вперед батальоны.

Во всех турки начали стрелять «рассыпной» пушечной «стеной». Но то ли оттого, что так бесстрашно наступали люди, то ли от неумения метко стрелять, только снаряды проносились вверху и шлепались где-то далеко позади. Впереди к неприятельской батарее карабкались егеря, им не уступал их неустрашимый командир граф Воронцов. Это были гиды гренадер, которые шли полусогнувшись следом. Мушкетеры завязывались вместе с Боуром в середину каре.

Огромный толчок, огромная помощь. Эти поторапливания действительно заставляли (точнее, даже помогали, подбадривали) двигаться быстрее русских солдат. Будучи немцем, генерал оставался любимым для русского солдата.

В ретраншементе он оказался, когда там вовсю шла рукопашная. Эта драка затронула и егерей, и гренадеров. Однако, дрались хорошо все. Русские уже совершенно овладели левым краем укреплений. А янычары были оттеснены к противоположному концу ретраншемента. Но этот народ имел еще много сил.

Хотя с батарей к ним присоединилась артиллерийская прислуга, «в дополнение ко всему» на выручку пришла еще одна толпа янычар. Но хотя схватка обострилась, перелома в ней они не достигли. Но теперь уже было трудно определить, кто имел за собой больше территории боя. И все, и всё смешалось.

Подобный бой давно заставил смолкнуть пушки.

Зато один рев голосов давно не смолкал; крики дравшихся слышали на огромном удалении от места событий; возможно этот рев перекрыл бы даже гром пушек, начни они снова палить сейчас. Словно таким криком старались напугать друг друга. Хотя слышался еще звон металла, да «до кучи» раздавались иногда одиночные выстрелы. При одном янычаре лежала уже куча поверженных противников.

Держа в одной руке простой ятаган, а в другой обычное копье, он увидел русского генерала, начал пробиваться к нему, уложив по дороге троих соперников.

Он уже почти достиг цели, вот и копье занес для удара, но тут, заслоняя генерала, выскочил молодой офицер, ударом фузеи выбил из его рук копье. Этот янычар занес над смельчаком ятаган. Офицер достаточно быстро отреагировал и выстрелил в упор раньше.

Янычар качнулся, но не выронил свой страшный ятаган, нашел в себе силы и ударил им по «мальчишеской» тонкой шее офицера и только потом повалился навзничь. Боур, а это в него целился копьем янычар, склонился над своим окровавленным спасителем, ощупал рукой.

Офицер, которого все звали Никита, не проявлял никаких признаков жизни. Неси сторона, неси сторона, — попросил Боур солдат. Поэтому, увидав своего адъютанта попросил его: тот очень хорошо понимал по-немецки. Попросил его проследить, чтобы убрали того офицера и накрыли чем-нибудь.

Номенклатура похоронит его со всеми почестями.

После того, как погиб страшной смертью Никита, начали заметнее преобладать русские мундиры. Валютная сторона проигрывала рублевой, все больше ища возможностей и мест для ретирады и дальнейшего своего существования. Наконец, когда выяснилось, что бойцовского духа у нее меньше, турки выскочили из полуразрушенных укреплений и помчались в тыл лагеря, не отвечая на выстрелы и полагаясь только на свои ноги. В занятом ретраншементе все солдаты принялись перевязывать раненых, окликать запропавших товарищей. Однако командир егерей граф Воронцов сидел на лафете захваченной пушки и вытирал платком потное лицо. Но Боур обратился по-немецки к Семену Романовичу, чтобы бежал голубчик с батальонами на поддержку главных сил. Атаковал центральный ретраншемент с фланга, а эти бойцы его прикроют.

«Переубедим непослушников!» — поднялся граф и тотчас отдал своим команду. Начинается новый поход батальона, слышится новое «ура» русских бойцов, следующих за ним.