Богуславский А.Р. Первые переговоры ГДР-ФРГ в 1970 г.

Ныне стали доступны документы Архива партийных и массовых организаций бывшей ГДР (Берлин), включая протоколы заседаний политбюро ЦК СЕПГ, материалы “бюро” Хонекера, Ульбрихта, Х. Аксена (руководителя внешнеполитической комиссии), секретариата и пленумов ЦК.

Бывшие политические деятели ГДР Г. Хэбер и Э. Кренц дали интервью, проливающие свет на некоторые закулисные маневры в политбюро ЦК. Изданы многочисленные мемуары бывших политических деятелей ГДР, ФРГ и Советского Союза. В российской историографии вопрос о борьбе за власть в Восточной Германии на рубеже 1970-х годов является проблемой малоизученной. Несмотря на наличие некоторых фундаментальных исследований на Западе, преимущественно в Германии и США, продолжающий расширяться круг источников позволяет по-новому взглянуть на вопрос о влиянии встреч в Эрфурте и Касселе на соотношение сил в политбюро ЦК СЕПГ в первой половине 1970 года.

 

На заседании политбюро 30 октября Ульбрихт противопоставил себя большей части его членов, заявив, что избрание Брандта канцлером вызовет “несомненное изменение боннского курса”, что необходимо в доверительной форме отправить СДПГ письмо с предложением о сотрудничестве на межпартийном уровне и, наконец, признать, что ГДР готова “проводить новую западную политику” по отношению к ФРГ. Хонекер стал выразителем позиции противников такой политики, заявив, что в Бонне произошла только смена правительства, а не смена власти.
Такая позиция второго человека в СЕПГ отвечала мнению Москвы о нежелательности расширения контактов двух германских государств.

Во время переговоров с Ульбрихтом в Москве 2 декабря 1969 г. Брежнев потребовал от восточногерманского руководства не переоценивать положительных результатов смены правительства в ФРГ и выдвинуть на первый план требование о международно-правовом признании ГДР. При этом исключалась возможность проведения межпартийных (СЕПГ-СДПГ) контактов и вообще достижения признания страны в ходе переговорного процесса. Из “ульбрихтовского” проекта договора о принципах установления отношений между ГДР и ФРГ, который ранее был отправлен на согласование в ЦК КПСС, Брежнев исключил формулировку об учреждении миссий, настояв на более высоком уровне дипломатических представительств в виде посольств. Эти данные опровергают распространенную точку зрения о том, что Ульбрихт был противником всяких компромиссов с ФРГ, и подтверждают мнение бывшего восточногерманского дипломата К. Зайделя о том, что международно-правовое признание ГДР было требованием не Ульбрихта, а советского руководства.

18 декабря переработанный в соответствии с советскими рекомендациями проект договора был передан западногерманскому президенту Г. Хайнеману за подписью Ульбрихта. Обращение первого секретаря ЦК СЕПГ к президенту ФРГ, который по конституции не отвечает за принятие решений в области внешней политики, имело целью “ввести Ульбрихта как инициатора этой акции в игру”, что позволяло ему полностью контролировать определение форм и границ переговорного процесса. При этом в письме уже было заявлено, что во встречах на высшем уровне в соответствии с международной практикой предполагается участие глав правительств двух государств: В. Штофа – председателя Совета министров ГДР и западногерманского канцлера В. Брандта. 

Только после обмена посланиями между Штофом и Брандтом в январе – первой половине февраля 1970 г. и достижения принципиального согласия относительно проведения переговоров началась в политбюро подготовка конкретных решений относительно места будущей встречи, вопросов для обсуждения и целей. Наиболее спорным был вопрос о способах прибытия канцлера в Восточный Берлин. В “Концепции переговоров”, разработанной в МИДе и представленной в политбюро 22 февраля, отмечалось, что приезд или отъезд канцлера через Западный Берлин не соответствовал бы тем целям, которые ставило политбюро СЕПГ перед переговорами, к тому же вновь выдвинулся бы вопрос о “незаконном притязании ФРГ на владение тремя западными секторами Берлина”. В то же время в концепции технических переговоров, которую Ульбрихт получил от Штофа 26 февраля, все же говорилось о возможности приезда Брандта в столицу ГДР через Западный Берлин, если этого потребует западногерманская сторона. Это соответствовало представлениям первого секретаря о том, что если даже встреча Штофа с Брандтом “будет с самого начала отягощена” таким недружественным поступком главы правительства ФРГ, ее проведение все равно нельзя ставить под угрозу.

Спустя неделю, видимо под влиянием тех сил в политбюро, которые выступали против любых компромиссов с Брандтом (Хонекер, К. Хагер, Э. Мильке), многие формулировки “Концепции переговоров” были переработаны в сторону ужесточения. На внеочередном заседании политбюро 3 марта 1970 г., проведенном в Лейпциге, Штоф представил усовершенствованный проект своей речи и последующей аргументации во время переговоров с канцлером, отличавшийся от предложений О. Винцера (министра иностранных дел). Расхождение заключалось в двух пунктах. Штоф полагал, что если Брандт предложит свой проект договора, то его будет необходимо отклонить ссылаясь на то, что “наш проект договора уже лежит у них два месяца, но никаких его обсуждений не предпринимается западногерманской стороной”. Между тем Винцер не исключал возможности рассмотрения проекта договора, который представит Брандт. Другое расхождение касалось вопроса о коммюнике по итогам переговоров. В проекте Винцера в общей форме говорилось о том, что “если Брандт предложит коммюнике – согласиться на него”. Штоф же предлагал поставить решение вопроса в зависимость от позиции федерального канцлера. Если он примет формулировку, которая должна была звучать в коммюнике следующим образом (“в ходе встречи обе стороны изложили свои взгляды относительно нормализации отношений между ГДР и ФРГ”), то коммюнике будет выпущено. Если нет – то только заметка в прессе о факте проведения переговоров.

Несмотря на сужение возможностей для маневрирования на предстоявшей встрече с Брандтом, которое проявилось в проекте Штофа, его позиция по принципиальным вопросам соответствовала представлениям Ульбрихта о том, что необходимо выдвинуть для обсуждения на переговорах. Среди вопросов, которые Штоф должен был поднять в ходе встречи, требование международно-правового признания появляется лишь один раз, и то только в случае, если Брандт “начнет говорить о необходимости облегчения жизни людей” разделенной немецкой нации. Штофу предписывалось также согласиться на предложение продолжить переговоры, если оно последует со стороны Брандта, а если такового не последует, то самому заявить о готовности встретиться в Бонне. Ульбрихт усиленно добивался от политбюро санкции на продолжение диалога при любом исходе первой встречи.
Под давлением противников предложенной Штофом концепции переговоров, и без того довольно жесткой, но все же допускавшей существование свободных для обсуждения предметов, проект Штофа должен был быть переработан “в соответствии с обменом мнениями” по решению политбюро 3 марта. Кроме того, для разработки аргументации была назначена группа под руководством А. Нордена, в которую должны были войти руководители отделов ЦК и МИД по вопросам отношений с ФРГ (Й. Херман, Х. Гегель, Х. Фос), агитации (Г. Фишер) и прессы и иностранной информации (П. Лорф).

На заседании политбюро 10 марта был вновь поднят вопрос о маршруте канцлера ФРГ. На технических переговорах обсуждение его застопорилось, что угрожало сорвать или отодвинуть намечавшуюся в самое ближайшее время встречу. В самый день заседания, по словам одного из приглашенных консультантов, Зайделя, было принято “абсурдное решение”, которое подразумевало прибытие Брандта в восточногерманский аэропорт Шенефельд под Берлином на самолете правительства ФРГ, а вылет обратно, в Бонн, на самолете правительства ГДР (!). Поскольку такое предложение было неприемлемым для западногерманской стороны, на следующий день по поручению Ульбрихта Винцер подготовил новый вариант, предусматривавший, что если уполномоченные от ФРГ будут “настаивать на том, что федеральный канцлер отправится обратно через Западный Берлин”, то заявить о готовности ГДР провести встречу в Эрфурте или Айзенахе. Такое решение вытекало из предложения Ульбрихта, “чтобы в случае западногерманского отказа на предлагаемые до сих пор варианты встречи в Берлине не допустить ни в коем случае срыва предварительных переговоров”. Это подтверждает, что Ульбрихт расходился во мнениях с теми членами политбюро, которые думали, что Брандт уже своим приездом и отъездом из Берлина, столицы ГДР, совершит акт государственного признания Восточной Германии, и тогда дальнейшие переговоры сведутся к формальности. Решение было внесено в протокол заседания политбюро 12 марта задним числом – от 10 марта.

Спустя день после поступления на технические переговоры предложения Ульбрихта о переносе места встречи Брандт дал согласие (13 марта) провести ее в Эрфурте. Датой первых германо-германских переговоров на высшем уровне было выбрано 19 марта. За два дня до переговоров политбюро утвердило последние корректировки относительно заявления Штофа на переговорах и его аргументации, был также изменен состав делегации от ГДР, направляемой в Эрфурт. Во главе делегации стоял Штоф, и ему должен был помогать Винцер. Для обеспечения главы восточногерманского Совета министров аргументацией на переговорах была в два раза увеличена группа советников, которая должна была присутствовать в зале проведения встречи с Брандтом. В Берлине была назначена группа “ответственных товарищей” под руководством кандидатов в члены политбюро Аксена и В. Ламберца, которая также могла быть использована в случае срочной необходимости. Для обеспечения бесперебойной связи с Эрфуртом создавался служебный пункт, который был развернут при поддержке МГБ ГДР. Ответственным за его деятельность был назначен Й. Херман – руководитель государственного секретариата по западногерманским вопросам.

Некоторые обстоятельства обсуждения Штофом и Брандтом итогового коммюнике раскрывают несамостоятельную роль Ульбрихта. По свидетельству Г. Хэбера, который находился во время переговоров в служебном пункте по обеспечению прямой связи между Штофом и Ульбрихтом, первый секретарь хотел подписания документа по итогам встречи. “Во время перерыва Штоф находился в расположении делегации ГДР и дожидался звонка Ульбрихта. Его все не было. Брандт поднялся к ним и спросил: “Что дальше?” Штоф ответил, что надо еще подождать. Потом был телефонный разговор – Ульбрихт сказал, что Москва выступила против этого”. Хэбер сам не присутствовал в гостинице “Эрфуртский двор”, где проходила встреча, и пользовался информацией от тех, кто входил в число советников Штофа. Очевидно, Ульбрихт в последний момент попытался повлиять на результаты встречи.

По его словам, глава делегации ГДР не смог на эрфуртской встрече отойти “от своей укоренившейся концепции, был негибким в переговорах с Брандтом, не смог подвести разговор под их антифашистское прошлое. "Отто Винцер и я подготовили для него некоторые идеи, как он мог вести себя во время встречи. Он их не использовал”.

Такое завершение эрфуртской встречи, предрешенное еще до ее проведения, означало победу тех сил в политбюро во главе с Хонекером, которые связывали с визитом Брандта возможность символического международно-правового признания ГДР – признания по форме, но не по сути. Это соответствовало желаниям советского руководства, которое не хотело содержательных германо-германских переговоров, мешающих советско-западногерманскому диалогу и порождающих опасность сближения восточногерманского коммунистического режима с ФРГ на национальной почве. Планы Ульбрихта “хорошо измерить возможности в отношении Западной Германии” и найти общие плоскости для полезного обмена мнениями провалились. Он добился проведения переговоров, и путь ко второму раунду также оставался открыт, однако значение этого сдвига было фактически перечеркнуто тем, как прошла эрфуртская встреча.

По словам Хэбера, он должен был через отдельный канал связи, проложенный из Эрфурта по поручению Мильке, информировать Хонекера о ходе переговоров. Ульбрихт об этом не знал. Таким образом, МГБ ГДР служило надежным прикрытием для деятельности Хонекера против Ульбрихта.
Несмотря на все меры, принятые партийной верхушкой СЕПГ, приезд западногерманского канцлера должен был обострить чувство принадлежности немцев ГДР к единой немецкой нации и пробудить в них надежды на постепенное преодоление раскола Германии. Слишком сильно руководство СЕПГ полагалось на влияние пропаганды в духе того, что больше не существует единой немецкой нации; есть только “социалистическая немецкая нация ГДР” и “империалистическая немецкая нация ФРГ”. В Эрфурте как раз тогда, когда Штоф встречал в здании вокзала Брандта, народ, съехавшийся из разных уголков ГДР посмотреть на канцлера (две-три тыс. человек) прорвал легкий заградительный кордон и расположился на привокзальной площади. 

19 марта 1970 г. в Эрфурте стало “черным днем” для режима диктатуры СЕПГ. Демонстрация поддержки Брандта сделала очевидным для восточногерманских партократов настроение немцев ГДР. Это было еще и предупреждением для тех, кто хотел думать, что можно навечно закрепить разделение Германии. Эрфуртские события показали, что политику “размежевания”, которую проводило руководство СЕПГ, можно было закрепить лишь в официальных документах, но не в настроениях восточногерманского населения.

1 апреля Ульбрихт направил Брежневу письмо с оценкой эрфуртской встречи, к которому была приложена и запись личной беседы Штофа с Брандтом. Давая общую характеристику поведения Брандта на переговорах, Ульбрихт особенно отмечал его попытку навязать ГДР неравноправные отношения, которую Штоф успешно отразил.

 

При составлении предложений к предстоящим переговорам Аксен, глава внешнеполитической комиссии, находился под прямым влиянием Хонекера, поскольку участвовал параллельно в расследовании эрфуртских событий в секретариате ЦК. На этот раз Винцеру и всему мидовскому аппарату ГДР отводилась роль лишь исполнителей решений политбюро ЦК СЕПГ.

7 апреля 1970 г. внешнеполитическая комиссия провела свое совещание, на котором были сделаны выводы из результатов эрфуртской встречи и подготовлен проект для политбюро. Отчет комиссии предупреждал об опасности “новой восточной политики” Брандта, которая путем проникновения в социалистический лагерь стремилась “ослабить и изолировать ГДР”. По заключению комиссии, эта политика таила в себе следующие угрозы: “а) проникновение национализма в ГДР; б) возрастание иллюзий относительно западногерманского империализма, которые скроют его характер главного нарушителя мира в Европе; в) возникновение разногласий между социалистическими странами” .

На заседании политбюро 14 апреля Аксен сделал доклад, в котором содержались предложения внешнеполитической комиссии о тактике действий в Касселе. По заключению комиссии, делегация ГДР должна была исходить из того, что переговоры будут проходить все еще не на равноправной основе. Задав Брандту “прямые вопросы”, Штоф должен выяснить: “а) готова ли ФРГ установить равноправные отношения на международно-правовой основе с ГДР и подписать соответствующий договор; б) готов ли канцлер ФРГ немедленно выступить за отмену всех законов, предписаний, которые направлены против равноправия ГДР; в) готово ли правительство ФРГ окончательно и безоговорочно признать в договоре об установлении равноправных отношений между ГДР и ФРГ границы между ГДР и ФРГ, а также принцип невмешательства во внутренние дела”. Эти установки принципиально отличались от тех, которые были подготовлены к Эрфуртской встрече. На первое место вышел вопрос международно-правового признания и ряда вытекающих из него обязательств, вытекающих из будущего договора между двумя странами.
Такие требования заведомо делали невозможным соглашение с Брандтом. Впрочем, как раз на это и были нацелены формулировки Аксена. В его проекте было предусмотрено, что Брандт не пойдет на немедленное международно-правовое признание ГДР. В результате Штоф должен будет рекомендовать западногерманской делегации “паузу для размышлений, чтобы канцлер смог провести консультации со своим кабинетом, с бундестагом, с правительством США”. На тот случай если западногерманский канцлер поставит вопрос о поддержании контактов во время “паузы”, глава делегации ГДР должен был предложить ему обмен послами и создание посольств в Бонне и Берлине. Таким образом, Аксен, видимо, заранее получив одобрение Хонекера, рекомендовал политбюро полностью закрыть дорогу к продолжению переговоров.

По решению политбюро доклад Аксена был взят за основу для дальнейшей разработки выступления Штофа. Рабочая группа под руководством Нордена занялась выработкой аргументации по вопросу о “так называемых человеческих отношениях”. Образованной по предложению Аксена группе “ответственных товарищей”, в которую вошли кроме него Хагер, Ламберц и Херман, поручалось наметить аргументацию для пропаганды против западногерманского империализма, не желающего устанавливать дипломатические отношения с ГДР.
Спустя две недели, 28 апреля, Штоф представил политбюро проект своего заявления на предстоящей встрече с Брандтом. Проект соответствовал той основополагающей внешнеполитической концепции, которая была намечена в докладе Аксена. “Самый главный вопрос, от которого зависит все остальное, это установление нормальных международно-правовых отношений между ГДР и ФРГ” – такой позиции должен был держаться Штоф во время диалога с канцлером: руководство СЕПГ хотело получить от переговоров “все или ничего”. Накануне переговоров предполагалось провести ряд политических акций. При въезде на территорию ФРГ глава восточногерманской делегации еще до встречи с канцлером должен был сделать заявление прессе, в котором бы осуждалась политика дискриминации ГДР и претензия на единоличное представительство всей Германии со стороны Бонна. Подобное начало визита показало бы наступательный характер германской политики СЕПГ и готовность Штофа предельно жестко отстаивать требования ГДР. Всякий компромисс исключался.

Неслучайно в повестке дня заседания наряду с обсуждением концепции переговоров с Брандтом стояло утверждение результатов расследования эрфуртских событий, которое провел секретариат ЦК. Хонекер, докладчик по этому вопросу, вновь говорил об опасностях для ГДР, которые кроются в диалоге с ФРГ. Этим второй человек в партии прокладывал себе дорогу к участию в решении внешнеполитических вопросов, которые до этого в соответствии с распределением обязанностей в политбюро не входили в его компетенцию. Под влиянием выступления Хонекера было решено создать еще одну партийную комиссию, которая координировала бы подготовку партийных и государственных структур к кассельской встрече. Помимо Хонекера в ее состав вошли кандидаты и члены политбюро Штоф, Норден, Аксен, Ламберц, руководитель Штази Мильке, министр иностранных дел ГДР Винцер, его заместитель Флорин и специалисты по ФРГ в ЦК и МИД: Х. Гегель, Херман, Бетлинг. Ульбрихт, участие которого в комиссии не предусматривалось, был практически полностью отстранен от выработки тактики делегации ГДР на переговорах.

Несмотря на то, что Ульбрихт присоединился в письме Брежневу к требованию сторонников жесткого курса в политбюро о необходимости прекращения переговоров, в вопросе о международно-правовом признании он расставил акценты все же по-своему. По его мнению, на переговорах следовало добиваться установления равноправных отношений, что подразумевало не полное международно-правовое признание, а “признание государственных границ и отказ от вмешательства во внутренние дела ГДР”. Первым шагом в этом направлении должно было быть вступление обоих германских государств в ООН, что открыло бы путь к проведению европейской конференции по безопасности. Таким образом, Ульбрихт рассматривал возможность рамочного признания ГДР со стороны мирового сообщества, а не немедленного установления дипломатических отношений с ФРГ. Различия в подходах Ульбрихта, с одной стороны, и Хонекера и Аксена, с другой, не могли уйти от внимания советских “друзей”.
Содержание встречи делегации политбюро ЦК СЕПГ с советским руководством известно в изложении Хонекера, который вел подробную запись выступления Брежнева.

 

По мнению советских руководителей, теперь в переговорах надо было исходить из того, что Брандт не готов согласиться с требованиями ГДР. Из этого делался вывод, что прогресс в отношениях с Бонном невозможен, поэтому “мы должны так выступать в Касселе, чтобы наша пропаганда принесла максимальную выгоду ГДР, социалистическому лагерю в мировом общественном мнении”. Таким образом, переговоры становились лишь ширмой для пропагандистских заявлений восточногерманской делегации.

Результатом консультаций с советским руководством стало закрепление той линии в германской политике, которую отстаивали Хонекер и его сторонники в политбюро, изначально выступавшие против серьезных переговоров с ФРГ. Была удовлетворена и Москва, которая обезопасила тыл своих контактов с Бонном, сделав невозможным диалог немцев без согласия на то Брежнева. Ульбрихт, понимая невозможность повлиять на подготовку Касселя, видимо, решил дождаться исхода переговоров, а далее вновь попытаться захватить инициативу в свои руки.
На заседании политбюро 19 мая в отсутствие Ульбрихта были окончательно утверждены материалы, касающиеся поведения делегации ГДР на встрече с Брандтом. Кроме того, были одобрены результаты обмена мнений с политбюро ЦК КПСС в Москве. Итоги консультаций с Кремлем подводили Хонекер и Штоф. По сообщению Аксена, на заседании было решено ни в коем случае не идти на третий раунд переговоров.

Кассельская встреча прошла 21 мая. Как будто специально для еще большего ужесточения позиции главы восточногерманской делегации, во время его проезда по Касселю правые экстремисты сорвали и сожгли государственный флаг ГДР. Не успел Брандт поприветствовать своего гостя, как Штоф грубо перебил его и заявил свой протест в связи с такой выходкой радикалов. Позднее говорили, что переговоры прошли под “плохой звездой”. Брандт выдвинул программу из 20 пунктов, в которой содержались конкретные предложения относительно подписания договора об отказе от применения силы, об улучшении “человеческих контактов” между обоими государствами. В то же время в них был обойден вопрос о международно-правовом признании ГДР. Штоф не стал во время переговоров рассматривать “20 пунктов”, а сразу же занял предписанную им линию: “все или ничего”. Достигнуть дипломатического признания со стороны ФРГ в данных условиях было невозможно, поэтому глава делегации ГДР предложил Брандту взять “паузу для размышлений”. Все попытки западногерманского канцлера договориться о создании совместных комиссий или хотя бы назначении лиц, уполномоченных продолжать поиск выхода из тупика, были отвергнуты. В то же время пропаганда ГДР распространила легенду, что не Штоф, а Брандт выдвинул идею о необходимости перерыва в переговорах.

Определенно можно сказать одно: первый секретарь не оказывал влияния на действия Штофа на переговорах и, судя по всему, получил от Хонекера отчет о Касселе только спустя какое-то время.
На заседании 22 мая политбюро одобрило сообщение Штофа о ходе и результатах кассельской встречи. Ему и всей делегации ГДР была выражена благодарность за “проведение концепции, намеченной политбюро”. Как и ранее, в отсутствие Ульбрихта 26 мая политбюро утвердило “мероприятия для политико-идеологической работы” – план пропаганды в стране и за рубежом итогов второго раунда переговоров с Брандтом. Восьмистраничный доклад, подготовленный Штофом, был составлен в духе формулировок холодной войны. В нем говорилось, что “политическая борьба, как она велась в Касселе, является составной частью всемирных классовых противоречий между социализмом и капитализмом”. Вразрез с известной в политбюро позицией Ульбрихта, который говорил о прогрессивном характере социал-либерального правительства ФРГ, в докладе утверждалось, что Брандт “продолжает проводимую в течение 20 лет ХДС/ХСС реваншистскую политику западногерманского империализма”. В то же время ГДР, по мнению политбюро, отстаивала конструктивную позицию установления международно-правовых отношений между ГДР и ФРГ. Материал был разослан первым секретарям окружного руководства СЕПГ.
Провал устремлений Ульбрихта, направленных на длительный диалог с Бонном, имеет ряд объективных и субъективных причин. К субъективным причинам можно отнести его частое отсутствие из-за ухудшавшегося состояния здоровья на заседаниях политбюро, чем воспользовалась группировка Хонекера для укрепления своей линии в германском вопросе. Многое определяла позиция советского руководства, опасавшегося (особенно после инцидента в Эрфурте) утратить контроль над диалогом германских государств. 

Кроме того, прекращение этих переговоров устраняло возможные препятствия на пути к договору между Москвой и Бонном. Внутри политбюро проводилась целенаправленная дискредитация политики Ульбрихта со стороны Хонекера. Сторонники жесткого курса (Хонекер, Штоф, Аксен, Фернер, Хагер, Миттаг, Мильке) оценивали опасность его смягчения для политической стабильности ГДР значительно выше, чем первый секретарь. В этом представления Хонекера и Брежнева полностью совпадали, что гарантировало второму секретарю ЦК СЕПГ поддержку Москвы. Хонекер использовал ее, чтобы преувеличить степень опасности в интересах своей борьбы за власть.