10-ЛЕТНЯЯ ВОЙНА ЗА ДУНАЕМ. В ПОЛЬШЕ РАЗГОРАЕТСЯ СМУТА

Норманны в Варшаве подняли сильную «бучу», чего не случалось уже давненько: из Подолии пришло угрожающее известие. Последним в небольшом городке Бар Каменецкий группа магнатов и шляхтичей составила требование дать волю и сделать католическую веру единственной. «Ярлык» конфедератов полностью не устраивал, и они призвали всех «патриотов» к оружию против русских.

Так они еще и обратились за помощью к Турции, Франции, Саксонии. Свой бунт первые связывали с якобы навязанным русским посланником князем Николаем Репниным сейму законом о диссидентах. На основании закона поляки-католики (имевшие перед инородцами-некатоликами «безоговорочное преимущество в силу личной принадлежности к этим землям») уравнивались со всеми прочими в гражданских правах.

С таким законом православные становились с ними на равную доску. Мало что могло сильнее (если вообще что-то могло) ранить честь и достоинство шляхтича.

Узнав о Барской справедливости, король Станислав немедленно послал за русским послом. Сообщение из подольского городка его слегка встревожило, хотя обычно он вообще в таких случаях поддавался панике. Как будто и не сложили его с престола какие-то там шляхтичи. Если посягнут на его права, на защиту встанут несколько русских полков, стоявшие в предместьях Варшавы. В глубине души хан даже радовался этому событию.

Таким злорадным его давно не видели (не было для того поводов, да и не был король (хан) по характеру злобным человеком.

Подобные выступления подтверждали его правоту в вопросах о диссидентах. Ибо прав был все-таки он, а не она, русская императрица.

Он предупреждал, что в стране вспыхнет война, как только православным будут предоставлены те же права, что и у католиков. Особенно он говорил, что сей шаг таит опасности для него лично.

Но он писал не раз (письма эти сохранились) своему резиденту в Петербурге.

Развалившаяся страна получила настоящий удар «молнией» (именно так и написал Станислав), как и он сам, после последнего приказа Репнину ввести диссидентов даже в законодательные учреждения. Он просил доказать, если это было еще возможно, императрице, что надетая ею на него корона, ему не в радость, что она погубит его, причем конец будет ужасен. Это не единственное письмо, были и другие. Но любая просьба здравого рассудка не тронула «гордую Семирамиду» и не заставила отменить принятого решения.

Она ответила собственноручной нотой и потребовала от него, короля, подчиниться и предоставить Репнину возможность поступать так, как он посчитает нужным, иначе императрица будет сильно разочарована в своем выборе кандидата на польский престол. А писала она много.

Она закрывала глаза на последствия, невзирая, однако на то, что он начал забывать все ее добрые дела для него и для его народа.

«Я не искала предлога прийти в Польшу с оружием и поднять его на моих друзей, — писала Екатерина Алексеевна, как бы подводя итог первым шести лет управления польским государством, — но я не удержу его, если буду уверена, что действие его будет полезным… Готовили мы долго этот закон… долго мы обсуждали сию ноту; вы оглушены моими письмами, знаю, но особо последнее да будет вам объяснением сему замыслу моему».

Сделав себя безропотным исполнителем ее гордой самодержавной воли, он смирился. Нужно было что-то сказать себе в утешение. Прежде он полагался на свои доводы, а сейчас полностью положился на Бога. Во всем видна рука Бога. Вся правда была у него, а не у нее и ее самонадеянного посланника. Ему было интересно, что скажет русский князь в ответ на новость о бунте конфедератов, возмущенных законом о диссидентах.

«Земщина, — думал король, ходя по комнате, — не переживала по поводу приезда своего царя, как сейчас я в ожидании простого посланника».

На аудиенциях царь не должен выдавать своих эмоций. При всех случаях Станислав должен был оставаться недоступным, недосягаемым.

Проходя мимо стеклянного шкафа с красивыми безделицами, король обратил внимание на золоченный ларец с письмами, которые писали ему его любимцы, и другими ценными бумагами; остановился, о чем-то подумал. У стеклянного «сейфа» постоял немного, не шевелясь; в комнате воцарилась такая тишина, что слышен был ветер, поднявшийся за окном, и шелест листьев. Достал многие письма из ларца. У таких писем автором была Екатерина II. Многие из них он, несмотря на их масштабы, помнил от слова до слова. «Новые чувства, — сообщает историк, — выражались в тех письмах».   

На этой любви, увы, поставлен уже нет. Кроме него виноваты в том все.

«Опричники свидетели тому, как он, узнав о ее восшествии на престол, рвался в Петербург (только для того, чтобы припасть к ее царственным ножкам). Суды его не пустили. Пошли мольбы Екатерины повременить. Многие европейцы знали в то время, что Екатерина его еще любила».

«Учреждение Станислава королем с ее помощью, — появились заметки в европейских газетах, — дает основание сделать предположение о возможном брачном союзе между ними».

Вот только невозможен был союз «польский безумец» – «русская Семирамида», хотя он и надеялся!

Впрочем, все зависело от ее воли. И шли ужасные воли от нее.

Однажды к нему явился глава посольства и именем своей императрицы предложил ему, чтобы положить конец газетным предположениям, жениться на польке или, на худой конец, высказать о том свое намерение. В тот момент он, Станислав, понял, что их любви пришел конец.

«После сего случая Екатерина писала ему нередко, но предпочитала скоситься с ним через своего посланника. Да и в этих нередких письмах был не тот уже тон, что прежде. Их писала покровительница человеку, нуждающемуся в покровительстве. То изменение тона не осталось незамеченным: не раз секретарь видел в дверях кислую мину своего короля».

Сейчас у дверей появился русский министр князь Репнин. Но король успел опустить письма в ларец и закрыть шкаф. После чего он просил через секретаря войти прибывшему. Репнин явился как всегда изысканно одетый, увешанный орденами, зоркие очи выражали гордость и неподкупность.

«Земщина, – думал Станислав, – не любит этого человека и дорого бы заплатила, чтобы он убрался из Варшавы».  

Оккупированная земщина! Лучше всех работает.

Но король посла приветствовал радостью видеть того в полном здравии.

Когда князь получил срочный вызов, с ним сидел митрополит, который, видя недовольное лицо собеседника, сказал: «Оставь меня! Не иначе Станислав желает поведать о Барской конфедерации и ее решениях и увидеть на твоем лице если не испуг, то хотя бы растерянность. Однако твое высоколобое красивое лицо да не выразит никаких перемен!»

Оказалось, что не король раньше узнал о Барской конфедерации. Более того, у него имелись сведения, о которых царь не имел ни малейшего понятия: «Владыка, конфедераты вооружили отряды, кои напали на русские посты». Не ожидал монарх того, что дело уже дошло до оружия. Не стал скрывать упреков король. За схваченный пост он, конечно же, винил только русских. По причине затеи с диссидентами есть теперь смута и угроза войны над Польшей и, может быть, не только над ней. Не единственному ему так казалось, и Репнин догадывался об этом.

Конфедераты, приказав поддерживать их, не обзавелись многочисленными силами. Николай Репнин пообещал, что не пройдет и месяца, как они будут уничтожены. Беседовать он хотел на польском языке.

«Будто постоянный варшавянин, Репнин говорил без акцента. Он был очень образованным человеком. Кроме русского и польского, он превосходно знал немецкий, французский, итальянский языки. Уже как ученый разбирался во многих науках».

Это был высококлассный и генерал, и дипломат. Екатерина не зря не ставила никого с ним вместе, когда решала, кого отправить своим представителем в Варшаву.

Сам Станислав верил князю, что конфедераты будут разбиты. Но он был насторожен их отношением к иностранным державам. (Среди тех держав действительно находились готовые сорваться с места дабы воспользоваться случившейся трагедией. В словах же короля имелся намек на турок.)

Станислав убедил в этом Репнина. Но Россия не допустит вмешательства Оттоманской империи в дела Польши.

Но в ее решимости не было залога спокойствия, тем более, что турки уже и войска подтянули. «Мой бедный народ, он может стать причиной войны между двумя великими империями, — с видом крайней озабоченности продолжал король, — я не хочу этого». Историк вроде как улыбнулся.

Если Порта и решится на войну, то причиной будет не то, что русские пришли в этот город, и его величество это прекрасно понимал.

«Опричники мои проводят вас. Передайте ее величеству, что я и мои испуганные подданные глубоко благодарны ей за усилия к умиротворению нашего государства (нашего бедного государства).

Мы есть и останемся затем самыми искренними и верными» друзьями ее величеству.