10-летняя война за Дунаем. Продолжение...

Ожидая освобождения, Захарка в алатырской тюрьме провел 2 года. За это время были немногочисленные допросы, его никуда не вызывали – бросили к арестантам и словно позабыли о нем. А за какие грехи бросили, на какой срок – поди разберись. Пытался найти объяснение своему положению у караульных, но те отмахивались, мол, как другим тут сидится, так и ты сиди, пока цел. Вы, кстати, не так представили его тюрьму, так как то был обыкновенный кирпичный сарай, в котором находилось еще человек сорок…

Сам он не знал, за что наказан, а они знали. В провинности «уличены» перед помещиками, господами своими. А он так и сидел, не узнав о своей вине. Он графу своему всю жизнь верным рабом был. Товарищи по несчастью быстро не поверили ему, чтоб за ним никакой вины не было. (О всяком гадали!) Не справились с Захаркой, не открыл свою вину. Решили отстать. У него вина (?) особенная. Рассказал он свою историю, арестанты и загалдели, поняли, какую вину записали на этого нового «совсем невиновного»…

В эпоху, когда не было радио, виновным считался любой, захотевший воли. Захарка сказал, что ссылаясь, все хотят воли. Личные его пример подтверждал эту «правду», тут уж никто не спорил. Это вещь желанная. Хоть хвойку жевать, лишь бы никаких неволь не знать. Один мужик с лохматой бородой не поверил Захарке, что царица всем воли желала. По крайней мере режим точно обещалось ослабить. На Чеберчине, мол, у них так говорили. Будто бы два указа уже вышли. Никаких сомнений.

Его Румянцев был на войне. Видимо, многим хотелось услышать о войне с басурманами: «Что, вся русская армия у него на руках?» И никто не верил, что он согласится дать всем волю. Но нет, были такие, кто верил. Это графский.

Разве может забыть Румянцев, что он у него 10 лет денщиком служил? Не он ли с ним всю прусскую войну прошел? С другой стороны, если он такой хороший, мог бы ему и волю дать. Но просьба отсутствовала. Захарка нахмурился, выражая недовольство, что люди тут ему такой допрос чинили. Иссохший, костлявый старик, в бытность там президент чего-то, а теперь лишь с седой чуть ли не до пояса бородой, покачал в осуждение Захарки головой. Обвинил в пустословстве, однако увидел доброту в человеке. Достаточно серьезное обвинение, чтобы не затребовать доказательств. И доказал тем, что, дескать, у нынешней царицы мало желания против бояр пойти, а потому и воли никому давать не будет…

Если не император Петр Федорович, то никто воли не даст. Но сообщения о Петре все слышали: царь давно уже помер. Самые мобильные переметнулись в ту сторону, откуда донеслось, что не помер, оказывается. И стал доноситься оттуда рассказ прямо про создание СССР или про те мифы, что образовались в то время, о чудесном спасении добрыми людьми царя, которого нынешний вождь хотел со света сжить. Что, спасся?

«Войско в дальних краях, похоже, на Урале «царь» собрал, а сейчас с ним на Москву идет». «Педерасты» защищали СССР. «Мы тут не верим тебе, старик!» Некто Михайлов в ответ закричал, что он-то верит. Только в поход на Москву те войска собрал не он, а Пугачев, донской казак. «Он решил, что надо собрать войско именно из казаков! — гремел Михайлов. — Одни ребята его Пугачевым считают, другие царем, императором всероссийским, да так гремят о сем, что все рты и затыкают свои. Нам сей старик известен как Митрофан. А в острог его засадили намного позже Захарки, и он тоже, как и Захарка, говорил, что не знает за что». (Ядерный язык его касался только других, а о себе лишь как-то проговорился, что с дальних краев, чуть ли не с Урала, а как оказался в алатырских местах, промолчал. «КЕЙС», как прозвали тут Захарку, проникся к нему уважением. Открывавшие его толк, рассудительность, также тянулись к Митрофану. Такой любит слушать рассказы про войну.)

Бывало, после рассказа Захарки о том, как русские били пруссаков, заставлял повторить историю или поведать что-то новое. И стоило во время рассказа кому-нибудь завозиться, зашушукать, как он тотчас водворял порядок. Властный, сильный он, хотя и кости одни.

Заключенных пока не каждый день водили на работу. Не так давно начали заставлять носить песок с берега Алатыря на то место, про которое говорили, что здесь будет новый острог с каменной изгородью: «Как же сложатся судьбы наши здесь или где ни то еще?» Они глухо ворчали, таская песок и проходя мимо дома воеводы. «Совсем наказал бог», — проклинали воеводу.

Приехав обычно раз в день, обоз привозил кое-какой корм. Сунут через решетку немного хлебушка с водичкой, и говори спасибо. В подаяниях только и находили спасение. Сейчас просить милостыню водили по очереди, небольшими партиями. Нейтрализовать кандалы, конечно, отказывались. Будешь жаловаться на железо, могут и вернуть от домов и окон.

Пальцы острожника, дрожа, тянутся к вольникам. Захарке даже офицеры подавали почему-то, не как другим. То ли быстрый, бесхитростный его взгляд нравился людям, то ли еще что, только ему обычно не отказывали.

А на Пасху он прямо лукошко яиц насобирал.

«Боря, — радуется Михайлов, — едим терпимо. Не?» — «Понял», — мучительным голосом отвечал неизвестный. Замучился сидеть он в этом сарае. Дадут ли эти ОМОНы увидеть им своих Аленок снова, своих Петруш? Это, конечно, мечты. Столько ходили по улицам, а все одно: знакомые не попадались. Вот сейчас снова откроют ворота и прикажут выходить на работу, но вдруг где-то бухает пушка, а вслед надрывно звенит набатный колокол. Арестанты полезли к единственному зарешеченному окошечку, и хорошо их поразило то, что они увидели. Там сдуло караульных…

На улицы, вернувшись после утренней службы, высыпал народ — дети, мужики, бабы. Арестанты, которые не могли дотянуться до окошечка, пытались, прыгая, через головы других увидеть, что происходит.    

Проклятая жизнь опять что-то подкинула им. В видимости острога показалась голова всадника, вскоре выскочил небольшой отряд. Это могли быть казаки, могли еще кто-то, так как по одежде не разобрать. Но это точно был отряд, отправившийся открыть ворота. Пропал их арест. У этих Моисеев имелись сабли и ружья. Но это были не солдаты. Это были такие же мужики, что ссылаются по всем округам, многие с бородами, одетые кто во что. Копия тех же тут сидящих. Это его величество император Петр Федорович даровал им свободу. Самих арестантов эти слова еще не уверили в их свободе, но на тюремный двор вышли. Мелькнули под большими усами казака, видимо, главного в отряде, зубы в усмешке, глядя на эти исхудалые лица. Службу выполняли. За сим прозвучал приказ одному из товарищей. Последний повел их к обозу подкрепиться харчами его императорского величества. Отказались даже от избитого принципа в-первую очередь приводить к присяге. Народный ум всегда разберется, что и когда делать надо. Покормить!

Таинственная армия привлекла внимание и разожгло любопытство Захарки. Он уже догадался, что воинство императора Петра Федоровича, о котором вещал диктор Митрофан, сейчас находится перед ним; Захарка внимательно оглядывал его, стараясь запомнить каждую мелочь.

Да, на регулярных солдат эти конники не похожи. А разбойники? Надо особый вид иметь.

Надо вспомнить слова Митрофана о крестьянском войске. Крючков сам исчез. Словно ночью высматривал Митрофана Захарка – нигде не было. Захватим тебя, ага. А зачем поставили обоз на узкой улочке, перегородив церковную площадь? Задача – накормить освобожденных.

Хозяин обоза позвонил в колокольчик, крикнул, чтобы шли к нему: «Если не жалко, по штуке на брата». «Ищите, — плюнул казак, — жирно по караваю на рыло будет».

Условились в 5 караваев на всех. Крючков руководил дележом. «Промедление не допустим. Немедленно бери нож. Обстановка требует Захарку, а посему найдите его. Я». Что-то заставило выпрямиться Захарку, прижимавшего к животу хлеб, который собирался делить. Это у обоза появился всадник. Наверное, то была эдакая средневековая радиостанция Пугачева, которая зазывала следовать за ним. Захарка, судя справедливо, передал каравай верному человеку, а сам отправился за конником, который оставался в седле, но старался ехать шагом. Вскоре они были уже на церковной площади, там толпился народ и от людских голосов стоял гул. Парень слез с лошади, привязал ее к коновязи, затем повел Захарку в самую людскую гущу. Позвонили императору. Начальник предупредил Захарку, чтобы, в случае потери друг друга, пользовались колокольчиками. И еще, чтоб бухался у ног, как подойдет…

Вперед. Продолжали подходить люди, и парню пришлось поорудовать локтями. Для всего города свершившиеся было событием. Армия народа. Обнаружено со всех сторон шушуканье, но выкриков не было. В народе проснулась «чуйка» к чему-то интересному впереди. Попутно узнавали и изумлялись: сам император в Алатырь пожаловал. Неожиданно толпа расступилась, и Захарка увидел перед собой свободную полянку у крыльца поповского дома, а на крыльце в кожаном кресле плотно сложенного чернобородого человека, одетого в красный кафтан с блестящими пуговицами. Выходит, с доброй лукавинкой эти глаза, которую не смогла скрыть надвинутая на них соболья папаха? Захарка понял, что это и есть тот самый человек, которого считают императором, и, как ему было велено, сделал по поляне несколько шагов вперед и склонился перед этим Пуго до самой земли. Однако, поддаваясь чувству вдруг нахлынувшего протеста в душе, поднялся, выпрямился и с вызывающей смелостью взглянул на чернобородого. Нет, не Романов совсем этот человек. Он, Захарка, никогда не видел императоров, но зато лично знаком с московскими графами, настоящими генералами, с князьями. У тех величие другое, те смотрят совсем иначе, а Пугачев глядит как простой мужик.

Только лицо у него не простое, а осанка мужицкая. Нет, в том давнем споре прав был не дед Митрофан, а со стороны, которые утверждали, что народ против царицы поднял не супруг ее Петр Федорович, а казак Пугачев (получается, это самозванец). Этот человек на кресле и есть тот самый Пугачев. Их освободил самозванец. Наконец объявился Митрофан. Так вот, оказывается, куда Крючков из тюрьмы перелетел. Перехватив взгляд Захарки, Митрофан кивнул ему ободряюще, чтобы было ему спокойнее в этой встрече, которую он ему устроил…