Остерманн Кристиан — директор международного проекта по истории холодной войны при Центре Вудро Вильсона (Вашингтон), автор работ об американской политике в германском вопросе.

Пожалуй, ни один вопрос из истории американской политики в Германии не вызывает столько интереса и столько споров, как вопрос о позиции США в связи с событиями в ГДР во второй половине июня 1953 года. О нем много говорилось в ходе слушаний в Комиссии бундестага ФРГ по изучению истории и последствий диктатуры СЕПГ (июнь 1993 г.), так или иначе о нем упоминается почти в каждом из новейших исследований по истории ЦРУ. Попыткам ответить на него посвящена целая глава в коллективных мемуарах руководителей советской и американской разведывательных резидентур, действовавших в 50-е годы в Берлине, — С. А. Кондрашова и Д. Мэрфи. Для советской стороны само собой разумеющимся был тезис о том, что «день икс» был инсценирован Западом: только так можно было объяснить размах и одновременность возникновения беспорядков по всей ГДР. Этот тезис был быстро воспринят в пропаганде СЕПГ и развит официальной историографией ГДР. Факты, в том числе и те, что приводятся в работах самого последнего времени, его никак не подтверждают.

Тем не менее, в более широком контексте американская политика накануне, во время и после событий 17 июня представляет собой еще широкое поле для изучения. В данной статье автор выдвигает следующие четыре тезиса: хотя американцы, начиная с 1949 г., стремились делать все, чтобы подорвать существовавший на территории Восточной Германии режим СЕПГ, они были застигнуты врасплох взрывом народного возмущения в Берлине и ГДР, разразившимся в июне 1953 года; американская администрация президента Д. Эйзенхауэра, несмотря на всю пропагандистскую риторику насчет «освобождения Восточной Европы», весьма сдержанно отреагировала на эти события в ГДР; эта первоначальная сдержанность довольно быстро сменилась — уже после подавления восстания — попытками использовать ситуацию для дальнейшей дестабилизации режима; разработанная в конце июня программа «психологической войны» против ГДР, центральным пунктом которой стала кампания продовольственной помощи восточногерманскому населению, в свою очередь быстро выявила противоречия и ограничительные факторы, характерные для политики «отбрасывания коммунизма».

 

Германия сравнительно рано стала важнейшим полем политических и пропагандистских битв холодной войны. К лету 1950 г. в аппарате американского Верховного комиссара в Германии (HICOG) сложилось представление, что западные державы в Германии оказались в ситуации глухой обороны перед лицом шедшей с Востока пропаганды о единстве немцев и первоначальных успехах коммунистов в ходе войны в Корее. Соответственно начали разрабатываться наметки перехода к более наступательной стратегии в отношении направляемого Советами режима СЕПГ. В декабре 1950 г. советники HICOG У. Кэррол и Г. Шпейер в специальном меморандуме сформулировали понятие «агрессивной психологической войны», целью которой должна стать «ликвидация советского центра силы в Германии». Согласно «меморандуму Кэррола-Шпейера», предполагалось использовать все формы политического наступления — ограничения на торговлю, вербовку ведущих специалистов-хозяйственников, военные демонстрации. Кроме того, Кэррол и Шпейер требовали развернуть подготовку мощного движения сопротивления в советской зоне, которое должно было находиться под централизованным руководством со стороны американских властей. Программа этого движения должна была включать разведывательно-пропагандистские мероприятия, «инфильтрацию отдельных избранных восточнозональных организаций» (в частности, народной полиции и казарменной полиции), саботаж, похищения людей и «прямые акции против отдельных высокопоставленных функционеров».

Из того факта, что подобные формулировки встречаются в недавно рассекреченных документах, никак нельзя сделать вывод, что какие-либо американские органы вели целенаправленную подготовку восстания, подобного тому, что вспыхнуло 17 июня. В центре американских установок было скорее просто желание сохранить протестный потенциал в Восточной Германии и укрепить надежды населения на грядущее освобождение от коммунистического ига. В этом свете вполне естественно, что «самым эффективным орудием преодоления железного занавеса» считалась, как и раньше, контролируемая американцами радиостанция РИАС в Западном Берлине. Передачи РИАС пользовались, по американским оценкам, самой большой популярностью в «зоне»: считалось, что ее регулярно слушают 70% восточных немцев. По словам первого американского Верховного комиссара в Германии Дж. Макклоя, она являлась «духовным и психологическим центром сопротивления в закрытом от нас регионе коммунистических режимов». Правда, следует заметить, что РИАС занималась не только информацией о «свободном мире»; благодаря своим контактам со слушателями она служила также для сбора разведывательной информации и для вербовки «тайных источников и агентов в советской зоне», как об этом прямо докладывал директору ЦРУ А. Даллесу представитель военной разведки генерал-майор М. Партридж. Процесс перехода к более агрессивной политике по отношению к ГДР начался, как видим, еще при Г. Трумэне; при новой республиканской администрации, которую возглавил Эйзенхауэр, этот процесс усилился. Внешнеполитический советник Эйзенхауэра, ставший при нем государственным секретарем, Дж. Ф. Даллес, опираясь на представления, сложившиеся у него еще в первые послевоенные годы, выдвинул в ходе избирательной кампании 1952 г. лозунг «политики освобождения», которая должна была заменить собой статичную и «аморальную» политику сдерживания, провозглашенную при Трумэне. Даллесовская риторика об «освобождении» и «отбрасывании» соответствовала настроениям антикоммунистического крестового похода, распространившимся в американском обществе под влиянием маккартизма, равно как и менталитету воинственной «старой гвардии» республиканской партии. Эйзенхауэр поначалу не был чужд определенных сомнений насчет риторики «отбрасывания коммунизма», однако в первый срок его президентства (1953 — 1956 гг.) она стала своего рода фирменной маркой американской внешней политики.

Эта риторика удовлетворила консервативные круги в республиканской партии и в американской общественности, возбудила пылкие ожидания в Восточной Европе, однако за ней, по крайней мере, поначалу, не стояло никаких конкретных планов и расчетов по претворению слов в дела. Эйзенхауэр, как и Даллес еще в ходе предвыборной кампании решительно отвергали метод военного вмешательства для освобождения «порабощенных народов» и говорили о «мирном освобождении». Вводя такое ограничение, они по сути продолжали ту же линию, что и трумэновская администрация в поздней фазе своего правления: с одной стороны, опора на силу притяжения и убеждения, которая должна исходить от экономически преуспевающей и интегрированной в военной сфере Западной Европы («эффект магнита»); с другой — подрывные и пропагандистские мероприятия ниже порога открытых военных действий, которые на жаргоне тех лет назывались «психологической войной».

Реальные акции и результаты однако никак не оправдывали энтузиазм Джексона. Эпохальное событие — смерть Сталина — застигло Запад врасплох, последовавшая реакция оказалась неопределенно-колеблющейся. Перед лицом «мирного наступления», начатого новым советским руководством после смерти Сталина с целью показать свою гибкость и возможность разрядки международной напряженности, он снова оказался в глухой обороне. В конце апреля московское руководство сигнализировало о своем интересе к созыву конференции четырех держав. В Германии это возбудило новые надежды на скорое воссоединение. Британский премьер У. Черчилль немедленно подхватил поданный из Москвы сигнал: внутренне всегда убежденный в преимуществах дипломатии в верхах, он, выступая в палате общин 16 мая, призвал к созыву «конференции на высшем уровне… ведущих держав» и нарисовал перспективу «мирной жизни на много поколений вперед». Напротив, Эйзенхауэр и Даллес (так же, как и К. Аденауэр) скептически отнеслись к советским мирным инициативам, которые, в их представлении, имели цель помешать ратификации договора о Европейском оборонительном сообществе (ЕОС) и западной интеграции ФРГ. Под давлением Черчилля и общественности Вашингтон в конечном счете выразил согласие на созыв саммита западных держав на Бермудах в конце июня 1953 г. (он был отложен из-за болезни Черчилля и состоялся лишь в декабре).

Этот тонкий нюанс, оказался, впрочем, несущественным. В информации, переданной РИАС, симпатия к демонстрантам проходила красной нитью, а в вечернем выпуске новостей были зачитаны основные пункты резолюции рабочей делегации. Новости о демонстрациях и акциях протеста передавались и в следующих ежечасовых выпусках, так что требованиям берлинских демонстрантов была обеспечена максимально широкая аудитория. В вечернем комментарии политического обозревателя Э. Шютца акценты были расставлены еще более отчетливо: он прямо поставил во главу угла политические требования рабочих и от имени РИАС выразил уверенность, что «мы сможем завтра и в последующие дни дать отчет о новых победах». Рано утром по РИАС выступил лидер западноберлинских профсоюзов Э. Шарновский, который призвал население ГДР к солидарности с берлинскими демонстрантами. Таким образом, передачи РИАС явно способствовали распространению волнений по всей ГДР. В кругах эйзенхауэровской администрации точно оценили роль РИАС в эскалации кризиса. «Согласно мнению компетентных наблюдателей, — отмечалось в докладе ЦРУ за июль 1953 г., — передачи РИАС после первых волнений в Берлине стали сигналом для начала повстанческого движения в остальных немецких общинах».

 

Сдержанность этой реакции отчасти объяснялась тем, что спонтанное развитие событий и плохая телефонная связь обусловили отсутствие эффективной координации политических акций между американскими властями в Берлине и вашингтонскими инстанциями. Последние также были буквально ошарашены тем, что происходило в Берлине. Госдепартамент получал, правда, ежечасные сводки оттуда, но право принятия решений было оставлено за берлинскими представителями США. Поначалу имелись даже сомнения по поводу характера движения: наблюдатели трех западных держав обсуждали с западными немцами экзотическую гипотезу о том, что речь идет об искусном маневре Советов с целью избавиться от непопулярного генсека СЕПГ.

 

Развернулась лихорадочная работа. Администрация отдавала себе отчет в том, что времени терять нельзя. Согласно информации, поступившей по каналам ЦРУ уже в день восстания, в среде американских наблюдателей в Берлине выражаются опасения, что может сложиться мнение о том, что правительство Эйзенхауэра «отстранилось от дискуссии по вопросу о единстве Германии». Забастовки и демонстрации усилили у немцев чувство национальной общности, в результате чего тема воссоединения сразу оказалась в центре внимания общественности ФРГ. Есть опасность, что вопрос о четырехсторонних переговорах по германскому вопросу окажется главной темой предстоящей предвыборной кампании. «В дополнение к вновь оживившейся идее, что для воссоединения Германии необходимо что-то сделать, пришло еще и убеждение, что в действительности что-то можно сдвинуть с места», — так в июле 1953 г. выразил настроение в стране боннский аппарат Верховного комиссара.

 

Результатом работы Управления психологической стратегии стал представленный им 24 июня 1953 г. меморандум «Политика и акции Соединенных Штатов по использованию волнений в государствах-сателлитах». Цели США определялись тройственной формулой: «усилить сопротивление коммунистическому гнету», «подорвать авторитет марионеточных режимов», «использовать волнения в Восточной Европе в качестве очевидного доказательства начала краха советской империи». Во исполнение этих целей предлагался план конкретных мероприятий, которые подразделялись на две фазы. В течение первых двух месяцев следовало выдвинуть новые инициативы по германскому вопросу, «стимулировать подрывные акции и настроения», а также «по мере возможности создать надежные ячейки движения сопротивления, способные быстро распространить свое влияние». Предполагалось усилить поощрение дезертирства из советских и восточногерманских воинских частей. Помимо ряда пропагандистских акций планом предлагалось также проведение «черной радиопропаганды с призывами ухода на Запад» и «ликвидации важнейших фигур из среды марионеточных политиков». Более длительной подготовительной работы требовали, по мнению сотрудников Управления, такие намечавшиеся мероприятия, как «организация, обучение и вооружение подпольных организаций, способных к осуществлению, по получении соответствующего приказа, отдельных акций, либо к ведению длительной широкомасштабной партизанской войны». Для этой второй фазы предусматривалось также проведение «широкой и систематической пропагандистской кампании с помощью воздушных шаров», а также создание неких «новых форм подрывных организаций».

25 июня 1953 г. Совет национальной безопасности США рассмотрел вопрос о программе действий в отношении стран Восточной Европы и принял соответствующее решение. 26 июня программа получила одобрение президента, который внес в нее некоторые поправки. Принятый документ был оформлен как «Временный план психологической стратегии США по использованию волнений в европейских сателлитах» (PSB D-45). На его основе 29 июня была издана директива Совета национальной безопасности (NSC 158) «Цели и акции Соединенных Штатов по использованию волнений в государствах-сателлитах».

Аналитики Управления психологической стратегии оценили 1 июля восстание в ГДР в общем контексте назревания аналогичных событий в Чехословакии, Румынии, Венгрии и Албании. Массовое восстание в ГДР, согласно этой концепции, представляло собой лишь самое значительное и яркое проявление нового и драматического феномена в европейской ситуации. В движении участвовали несколько сотен тысяч человек, преимущественно рабочих, его результатом стало прекращение, либо временная приостановка работы ряда стратегически важных промышленных объектов. Коммунистические функционеры подвергались угрозам и нападениям, силы полиции обнаружили свою неэффективность. Несмотря на жесткое и решительное подавление восстания, дух сопротивления в Восточной Германии еще жив. Непосредственным поводом для волнений стали чрезмерно высокие трудовые нормы, трудности со снабжением и тяжелые условия жизни, однако именно в ГДР повстанцы в основе своей руководствовались политическими мотивами. Восстание в ГДР стало прежде всего «своего рода политическим плебисцитом, в ходе которого массы восточных немцев проголосовали своими сжатыми кулаками за свободные выборы, за единство Германии и за вывод советских войск». При этом аналитики Управления считали, что было бы неправильно расценивать антисоветские акции в ГДР как прозападные. По их мнению, повстанцы в основе своей были «настроены националистически».

Среди обсуждавшихся в администрации США мероприятий можно отметить курьезное предложение, согласно которому Аденауэр должен был бы выступить с инициативой строительства на руинах берлинского рейхстага нового здания бундестага. Центральным элементом этого нового здания должен был стать «зал героев», галерею которых открывал бы казненный советскими властями в ходе подавления июньских беспорядков западноберлинский демонстрант Вилли Геттлинг. Выдвигались также планы создания на средства ЦРУ «Национального комитета памяти о мучениках ради свободы», задача которого определялась, как «постоянное напоминание о патриотическом движении в Восточной Германии». Джексон подробно обосновал, почему на роль главного мученика лучше всего подходит фигура Геттлинга: он имел какое-то отношение к западноберлинской профсоюзной организации, поэтому к созданию его культа можно подключить Международную конфедерацию свободных профсоюзов. Р. Боуи, директор группы планирования и координации политики госдепартамента, со своей стороны предлагал ежегодно отмечать «день памяти мучеников» в Берлине, либо день борьбы за вывод советских войск (для последнего он даже придумал лозунг «Иван, гоу хоум»). В аппарате Верховного комиссара также выдвигались всевозможные лозунги и идеи — от освобождения политических заключенных и снятия контроля на межзональной границе до усиления тайного ввоза западной литературы в ГДР.

Центральное место в американском стратегическом плане заняла однако программа раздачи продовольственных наборов жителям ГДР. Первые соображения относительно такой программы появились еще до 17 июня. Непосредственно после этих событий был образован под руководством Э. Даллес межминистерский комитет по программе помощи ГДР, в рамках которого удалось добиться идеального сочетания гуманитарных и политических моментов, разумеется, при явном преобладании последних. Продовольственные наборы для населения ГДР (так называемые «посылки от Эйзенхауэра»), смягчая материальные трудности, испытываемые многими восточными немцами, в то же время, как подчеркивали американские планировщики, «отнюдь не привели бы к остановке процесса развала экономики ГДР». Бесплатные поставки продуктов имели и то преимущество, что они демонстрировали симпатии американцев к участи восточных немцев, одновременно загоняя Советы в глухую оборону и драматическим образом обостряя антагонизм между населением и режимом. Выражалась надежда и на то, что кампания американской помощи выльется в «испытание сил между режимом и населением», станет стержнем процесса кристаллизации всех сил, недовольных режимом. Эти надежды опирались, в частности, на прогнозы ЦРУ, согласно которым «рабочие (в ГДР) планируют новое открытое выступление («blow-up»).

Было и еще одно соображение в пользу начала такой акции: она прекрасно подходила для того, чтобы выбить почву из-под ног у внутригерманских критиков западной «пассивности» и сделать неожиданный предвыборный подарок Аденауэру. Этот момент особенно подчеркивал Конэнт, который усматривал «первостепенную цель» акции в том, что она «обеспечит Аденауэру максимальные возможности для использования темы кризиса в восточной зоне». В частности, Аденауэру должна быть приписана заслуга авторства всей программы. Во исполнение этого замысла, провозглашение американской программы помощи последовало в виде публикации 10 июля 1953 г. обмена посланиями между Аденауэром и американским президентом. Одновременно советскому правительству было направлено предложение принять дар на сумму 15 млн. долларов для снабжения населения ГДР. После ожидавшегося получения отрицательного ответа советской стороны было принято решение немедленно направить первую партию продовольственных наборов от имени федерального правительства в Западный Берлин. Взяв за модель инициативу, ранее проявленную — из чисто гуманитарных соображений — бургомистром района Кройцберг Креесманом, организаторы акции начали с 27 июля раздачу восточным немцам «посылок от Эйзенхауэра», используя систему специально созданных распределительных пунктов.

Ныне ставшие доступными документы СЕПГ показывают, какое огромное воздействие эта программа оказала на отношения между населением и режимом. Начало ее пришлось на тот момент, когда, согласно оценке Отдела руководящих органов партии и массовых организаций ЦК СЕПГ, «во всех округах и в различных слоях населения имеет место выжидательное и отчасти недоверчивое отношение к мероприятиям партии и правительства», когда многие ждут «не слов, а дела». Партийные материалы, готовившиеся для внутреннего пользования, говорили о том, что «в рабочих коллективах и среди населения еще нет ясного представления о 17 июня как о фашистской провокации», что «еще не преодолена точка зрения, будто бы события 1 — 7 июня стали выражением недовольства со стороны рабочих коллективов партией и правительством». В этой связи «посылочная кампания» расценивалась как попытка «идеологической диверсии и создания новых агентурных центров с целью подготовки населения ГДР к новому дню икс».

Первоначально руководство СЕПГ, по-видимому, недооценило эффект акции, отреагировав на нее исключительно мерами пропагандистского характера. После того, как стало ясно, что, говоря словами посланной О. Гротеволю справки Отдела агитации и пропаганды ЦК СЕПГ, «относительно большое количество жителей, представляющих все слои населения», откликнулось на приглашение посетить Западный Берлин (28 июля количество проданных в округе Потсдам проездных билетов на берлинское направление превысило средний уровень на 20 тысяч!), было отдано распоряжение начать массивную пропагандистскую акцию на вокзалах и других объектах, где предположительно собирались визитеры в Западный Берлин. Только в одном Потсдаме было роздано 150 тыс. листовок, разоблачавших американо-западногерманскую «диверсию». На вокзалах через громкоговорители зачитывались контрпропагандистские материалы. Национальный Фронт усилил работу по месту жительства, увеличилось число собраний, где принимались резолюции, осуждавшие тех, кто клюнул на «подачки» с Запада. В кампанию активно включились радио и телевидение. Вместе с тем, от такой меры, как конфискация полученных «подарков», было решено пока воздержаться. 

Кампания охватила всю территорию ГДР — вплоть до самых отдаленных ее областей. Во все той же сводке от 2 августа отмечается, что «в последние 24 часа резко возрос приток пассажиров в Берлин из округов Дрезден, Коттбус, Франкфурт и др.». Еще ранее, в сводке от 31 июля приводились примеры того, как «в некоторых производственных коллективах организованы поездки в Берлин целыми сменами». В Ютербоге частное предприятие «Эберт и Ко» запланировало воскресную автобусную поездку в Берлин для всех служащих. В поездки включилась и «значительная часть» сельского населения. Поскольку для получения набора требовалось предъявить удостоверение личности, скачкообразно выросло число желающих получить такое удостоверение, либо вписать в них своих детей. В Фюрстенвальде, например, только за один день в начале акции было подано около 80 соответствующих заявлений (до этого с 1949 г. не было подано ни одного такого заявления — несмотря на неоднократные напоминания властей о необходимости регистрации детей).

Перед искушением не смогли устоять и члены СЕПГ. В ходе «беседы» на заводе стальных конструкций в Фюрстенвальде выяснилось, например, что «из 48 партийцев лишь 8 проявили последовательно отрицательное отношение к получению продовольственных наборов». В городке Вердер местный секретарь парторганизации СЕПГ, его заместитель, председатели местных сельхозкооперативов и организации крестьянской взаимопомощи все вместе отправились в Берлин за «милостыней», прихватив еще и завхоза бургомистра. «В результате поданного таким образом плохого примера и все остальные жители ринулись за посылками от ами», — констатировалось в очередной сводке Отдела руководящих партийных органов. 

Мероприятия, которые стали осуществляться в ГДР по указанию СЕПГ, обострили внутриполитическую ситуацию в стране. В партийные органы стала поступать информация о том, что получатели продовольственной помощи с Запада стали проявлять «агрессивность». Повсюду вспыхивали «горячие дискуссии» по поводу ограничений на продажу билетов в берлинском направлении. «Там, в Берлине — за нас. Если к нам будут придираться, мы обо всем расскажем, дело дойдет до ООН»; «Вот тебе и новый курс! Это правительству доверия не добавит, а мы и на велосипедах доедем!», — таковы были типичные высказывания, зафиксированные в партийных сводках. На заводе «Штейнгутверк» в Йессене вспыхнула забастовка протеста против ограничений на поездки в Берлин, в которой приняло участие около 60% рабочих. В местечке Грос-Шенебек под Берлином 150 женщин заблокировали железнодорожные пути и добились того, что их посадили на берлинский поезд. В Ангенмюнде в ожидании прибытия поезда на Берлин собралась двухтысячная толпа, полиция попыталась разогнать ее с помощью брандспойтов, начавшиеся беспорядки удалось прекратить только через два часа. В Берлине распространялись слухи о всеобщей забастовке («если не будет отменено распоряжение об ограничении пассажирского сообщения с Берлином») и «втором 17 июня — похуже первого».

 

Между тем, все больше появлялось признаков, что на долговременный эффект акции рассчитывать не приходится. Она постепенно выдыхалась. Меры, принятые СЕПГ по реализации «нового курса», стали постепенно сказываться на экономическом положении; пик трудностей был уже позади. Сюда добавилось воздействие советской помощи; по американским оценкам, она «уже через год должна будет привести к значительному повышению жизненного уровня» в ГДР. Среди ее населения по поводу американской акции стали уже все больше раздаваться критические нотки (в закрытых материалах СЕПГ речь идет о «положительных» тенденциях в настроениях масс). Евангелическая церковь вначале поддержала акцию, но постепенно у пасторов и прихожан усиливались сомнения — не пытаются ли их просто использовать в качестве орудия американской пропаганды. Сыграло свою роль и усиление репрессивного аппарата режима. Летняя забастовочная волна позволила органам госбезопасности выявить «зачинщиков»; последовали массовые аресты. Удалось оживить партийный аппарат, оказавшийся в июне в состоянии полного паралича. Осенью 1953 г. был проведен ряд показательных судебных процессов против «западных агентов», что также не преминуло оказать свое воздействие на население. В конце августа политбюро СЕПГ приняло решение о развертывании массовой кампании против радиопередач РИАС. Становилось все более очевидным, что режим Ульбрихта «выдержал первый после 17 июня экзамен» и с советской помощью сумел стабилизировать ситуацию. В этой связи среди американских оценок программы «посылок от Эйзенхауэра» стали появляться и менее радужные. Согласно одной из них, «программа помощи фактически способствовала укреплению режима, поскольку впервые после 17 июня доказала его способность сохранять контроль над враждебно настроенным населением — притом без советской интервенции». Возможность повторения событий 17 июня рассматривалась уже как «маловероятная при нынешних обстоятельствах».

Сомнения и оговорки со стороны союзников были также серьезным лимитирующим фактором для американской политики. Особенно сильную критику американская акция помощи вызывала в Лондоне. Будучи заинтересованным во встрече на высшем уровне, британское правительство выступало за скорейшую «нормализацию» ситуации в Берлине после 17 июня. По мнению Лондона, более пассивная западная реакция позволила бы Советам «сохранить лицо» и тем самым спасти идею саммита, стимулирование же беспорядочных массовых переходов многотысячных толп в Западный Берлин способно было лишь обострить международную обстановку. Французскую сторону беспокоила прежде всего безопасность Западного Берлина: толпы охотников за «посылками от Эйзенхауэра» могли легко выйти из-под контроля и спровоцировать советское вмешательство. Американская акция, аргументировали британский и французский Верховные комиссары, на деле «может окончиться полным разделом города и разрывом его связей с Западом». Британский Верховный комиссар А. Киркпатрик настолько сильно был настроен против программы, что его едва удалось отговорить от использования права вето для ее запрещения (об этом «остром столкновении» Конэнт сообщил в личном письме Эйзенхауэру, отправленном, правда, уже постфактум — 19 октября 1953 г.). 

Подробнее эту программу как альтернативу «психологической войне» излагали авторы меморандумов, поступивших в Вашингтон из аппарата Верховного комиссара 17 и 20 августа: «Мы не хотим преуменьшать значения продовольственной акции или подобных ей программ для поддержания антирежимных настроений и дальнейшего ослабления ГДР и советских позиций, однако представляется целесообразным рассмотреть возможность организации давления на Советы с американской стороны (и/или совместно с союзниками) в форме простых и ясных инициатив на высшем уровне с тем, чтобы восточные немцы могли сохранять уверенность в том, что их нажим на правительство и СЕПГ имеет какой-то реальный смысл». Примером такой «простой и ясной инициативы» могло бы быть начало переговоров по созданию общегерманской комиссии — «как это предлагали Советы». Оправдание для столь нестандартного подхода к советскому предложению авторы меморандума явно усматривают в том, что оно, как и прочие советские демарши, не носило оперативного характера, было рассчитано на западное «нет». А что если Запад скажет «да»? Такой дипломатический ход «скорее выведет их (т. е. Советы. — К. О.) из равновесия, чем если бы мы вытащили на обед в Западный Берлин все население зоны». Это уже был подход, не типичный дли дипломатии холодной войны.

Выводы из июньских событий в ГДР отразились в известном проекте «Солариум», который разрабатывался в американской администрации летом 1953 года. В его тексте присутствовала правда, фраза о том, что «тайные операции» будут по-прежнему являться составной частью американской политики, однако определяющим было признание, что в краткосрочном плане ни о каком «отбрасывании коммунизма» не может быть и речи. 30 сентября 1953 г. госдепартамент разослал специальное циркулярное письмо всем зарубежным представительствам США, в котором содержались новые установки. С дежурной формулой о благоприятных возможностях для поддержания «психологической атмосферы сопротивления» соседствовала ясная ограничительная директива: «мы не намерены идти на риск преждевременного открытого массового восстания и нести ответственность за его последствия». Лица, представляющие американское правительство, «не уполномочены призывать восточных немцев к стачкам и массовым выступления», пропаганда не должна преследовать цели «повторения событий 17 июня». Даже ярый приверженец «психологической войны» Джексон вынужден был признать в личном письме Даллесу: «Я целиком и полностью за полную, тотальную и сокрушительную победу над Советами, но при одном условии: если мы можем ее достичь. Но мы не можем, и Советы это знают. Так что они вполне могут просто нас не замечать. Да и в отношении немцев — что мы можем сделать? Разве только повысить на один-два градуса у них чувство ненависти к Советам, больше ничего».