Автор: Булдаков Владимир Прохорович — доктор исторических наук, генеральный секретарь Международной комиссии по истории русской революции.

Говоря о влиянии утопических компонентов сознания, об истоках и характере фантастического, казалось бы, симбиоза социализма и шовинизма в русской революции, стоит обратить внимание на некоторые события предреволюционного времени.

После убийства народовольцами Александра II по юго-западу и западу России прокатилась волна погромов.

Основную массу активистов составляли крестьяне. Погромы оказались направлены против евреев, а не поляков, как можно было ожидать, учитывая как ведущую роль последних в антиправительственном движении (фигура цареубийцы Гриневицкого отражала эту тенденцию), так и «панский» характер крупного землевладения в этих регионах. В крестьянской среде возникло убеждение, что «царя убили евреи», а потому велено их уничтожать. Получалось, что самые бесправные, инертные и традиционалистски мыслящие слои неожиданно выплеснули свое социальное недовольство на «самых чужих». Тогда же умеренными еврейскими авторами было подмечено, что какая-то «темная сила двигает еврейскую молодежь на безумное поле политической агитации». В правительственных верхах склонны были признать, что все дело в ограничительном законодательстве, заставляющем еврейскую молодежь бежать из своей замкнутой среды и устремляться в интеллигентские кружки, где все оказываются равными в безрассудной преданности утопии. На деле причина лежала еще глубже — в безднах людской психики «научные» доктрины причудливо перемешиваются с предрассудками.

Нельзя сказать, чтобы правительство не имело представления о возникающих в связи с этим опасностях для империи. Например, о причинах особой активности еврейской молодежи в верхах знали не хуже, чем о масштабах движения за польскую независимость. Но показательно, что с 80-х годов именно по отношению к евреям предпринимаются действия дискриминационного характера: запрещение проживания в сельских местностях черты оседлости (1882г.); ограничение приема в вузы (1886г.) и в адвокатуру (1889г.); воспрещение переселяться в Москву и Московскую губернию евреям-ремесленникам (1889г.); регламентирование участия в акционерных предприятиях (1890г.); запрещение покупать и арендовать крестьянские усадьбы и земли в Привислинском крае (1891 г.); ограничение проживания в сельских местностях 50-верстной приграничной полосы (1895г.). Некоторые акты, специально адресованные людям состоятельным, на фоне прежнего законодательства выглядели откровенно издевательски: воспрещение вносить евреев, достигших потомственного дворянского достоинства, в губернские дворянские родословные книги (1900 г.); введение ограничений по владению собственностью за пределами черты оседлости (1903 г.).

Понятно, что подобные «мелкие», но неуклонно проводимые запреты, задевая все слои еврейского населения, могли довести этнос до подобия социальной истерии. Правительство об этом знало. Признавалось, что «неудовлетворенность настоящим стесненным, в сравнении с остальным населением империи, положением и в связи с этим усиливающееся раздражение и ненависть к русскому правительству в России достигли крайних пределов, толкнув евреев на путь отчаянной борьбы с существующим государственным строем». Тем не менее, в 1906г. в правительственных кругах пошли на отмену лишь наиболее одиозных ограничительных актов 90-х годов.

Полякам пришлось не лучше. В ноябре 1906г. было отвергнуто предложение о допущении в Царстве Польском употребления «местных языков» хотя бы в делопроизводстве римско-католических духовных учреждений.

Виднейшей фигурой русской революции стала фигура одержимого этномаргинала - человека, не желающего удовлетвориться своим прежним, приниженным положением, но лишенного возможности естественно восстановить справедливость, гармонично вписавшись в обновлявшуюся социальную среду. Это явление — часть более общего процесса маргинализации старой сословно-имперской структуры, обернувшейся успехом как националистических, так и «интернационалистских» социалистических партий. Идейно-политическое оформление российской общественности приобрело не диалоговый, а остро- и сложноконфликтный, в значительной мере «социалистически-националистический» характер.

Примечательно, что ранее общероссийских партий возникли местные национальные партии (Польша, Армения). Это связано не только со степенью буржуазного развития того или иного региона, но и с уровнем его этноконфликтности. Зарождение определенных партий можно связать и с упреждающей и небескорыстной реакцией национализма расколотых и дисперсных народов на наметившиеся геополитические тенденции: лидеры малых народов стали эгоистично подумывать о выгодах от конфликта великих держав.

После того, как первая революционная волна схлынула, правительство усугубило политику этнозапретительства. Поход на автономные права Финляндии в значительной степени был вызван давлением правых, параноидально связывавших «окраинный сепаратизм» и «русский бомбизм». В сущности, правительство в национальном вопросе находилось на том же уровне эмоциональной непримиримости, что и радикальная часть местных националистов. В августе 1908 г. последовало запрещение приема евреев в вузы сверх установленных процентных норм, тогда же была предпринята попытка очередного вмешательства в дела армяно-григорианской церкви, запрещение преподавания на украинском языке даже в начальных школах и епархиальных училищах. Так утверждался конфликтный стиль межнационального общения.

Последние действия, разумеется, хочется связать с показной лояльностью. В имперских верхах так и считалось. 21 ноября 1914г. на заседании Совета министров отмечали, что финны «ведут себя хорошо, умно и корректно», а потому, дабы не дать им «быть умнее нас», есть смысл взять на вооружение политику «показной снисходительности». Между тем, судя по всему, финнам действительно хотелось быть лояльными. Из жандармских расследований, доносов царским властям, относящихся к 1915 г., видно, что со стороны добропорядочных (и по-своему националистичных) финнов и шведов верноподданничество носило либо искренний характер, либо использовалось в видах сведения счетов со своими же соотечественниками. Ничуть не удивительно в связи с этим, что умеренные финские политики (не лишенные республиканских симпатий) после Октября стали торопливо подыскивать претендентов на финляндский престол из числа германских принцев. Получается, что в данном случае идеи социализма и национализма совмещались вполне практично — война обнажила как особенности, так и перспективы внутриимперского сосуществования национализмов, связанные с мощью центральной власти.

Патерналистский характер российского имперства формировал совершенно особое квазиполитическое пространство. Можно определенно говорить, что в нем эмоциональный компонент чудовищно разрастался (при соответственном ослаблении прагматических начал).

Интернационализму XX века свойственны доктринальная хрупкость и эмоциональная неустойчивость. Непредвзятый взгляд на поведение российского пролетариата вносит коррективы в ранее бытовавшие представления о его интернационализме. Известно, что с началом войны среди рабочих Центральной России усилились настроения недовольства «внутренним немцем». Выступления против «германского засилья» охватили довольно широкие слои рабочих Центрального района, Юга и даже Петрограда. Уже в конце 1914г. происходили стачки рабочих, выдвигавших единственное требование - удалить с предприятий начальство из числа немцев или австрийцев. Апофеозом подобных настроений стал погром предприятий австро-германских подданных в Москве под верноподданническими лозунгами; некоторые околоправительственные круги, несомненно заинтересованные в подобной «патриотической» манифестации, даже не ожидали обнаружившейся ее разрушительности. В событиях 1917г. основной движущей силой были солдаты, обратившиеся поначалу против «немцев-предателей» из числа собственных командиров (в действительности измен среди них не зафиксировано).

Весьма нервно на приближение волны «революционного национализма» отреагировало, — разумеется, в форме панической юдобоязни — само правительство. Выступления министров даже на официальных заседаниях запестрели площадными репликами по адресу злокозненных и вездесущих «жидов». В связи с принятием вынужденного (по причине отступления русской армии) решения о фактической ликвидации черты оседлости 9 августа 1915г. А. В. Кривошеин, «фактический премьер», даже заявил: «Я привык отождествлять русскую революцию с евреями».

За интернационализм в русской истории зачастую принимают относительную этнотерпимость, которая скорее связана с общей архаичностью политической культуры и неразвитостью отечественного национализма, а вовсе не с его преодоленностью; за патриотизм — верноподданничество и даже служебное рвение. «Правила приличия» отбрасывались верхами с поразительной легкостью, как только возникало ощущение угрозы. Идущий им на смену «революционный интернационализм» также таил под собой нечто качественно иное. В известном смысле социалистическое поветрие 1917 г. под лозунгами «самоопределения наций», а затем и пресловутое «национально-государственное строительство» в СССР можно рассматривать как извращенную форму вялой (несмотря на приступы яростного шовинизма) этноидентификации. Протекала она у разных народов по-разному, хотя некоторые общие закономерности налицо. Они проявили себя уже в Феврале 1917 года.

Подъем национальных движений в 1917 г. по-своему преломился в церковной жизни. Выдвигались требования о переходе к богослужению на том или ином языке, об избрании архиереев из представителей «своей» народности. Не случайно после Октября «революционный национализм» кое-где (особенно на Украине и в Грузии) вступил во взаимодействие с религиозным отделенчеством. Впрочем, последнее подогревало националистические страсти повсеместно.

Несмотря на привычное противостояние центра и регионов, в 1917 г. растущее значение приобретали межэтнические конфликты местного уровня. Империи обычно закладывают мины замедленного действия по своей периферии; ликвидация имперского национализма вела к состязанию маленьких национализмов. Впрочем, этот феномен, как и русскую революцию в целом, нельзя рассматривать в отрыве от мирового катаклизма.

Первая мировая война велась под демагогическими лозунгами «свободы малых наций», с широким использованием «этнических солдат». Самодержавие также решилось прибегнуть к этому обоюдоострому оружию:

панславизм в пропаганде дополнялся формированием латышских, армянских, югославянских и некоторых других частей, шла подготовка к созданию вооруженных сил из поляков. Но подобные начинания, как и действия «социал-шовинистов», могли укрепить империю лишь при условии военных успехов. Неудивительно, что после обвала самодержавной власти роль «этнических солдат» стала меняться.

Между тем в России при всех эксцессах межнациональных столкновений уровень сепаратизма оказался поразительно мал. Напротив, культурно- автономистский компонент национальных движений оказался относительно силен: на их начальной стадии - у развитых или русифицирующихся, а позднее и у малых народов (где он принимал форму изоляционизма). Примечательно и то, что у еврейских (даже сионистских) лидеров обнаружились имперско-интеграционистские, «антисепаратистские» наклонности как реакция на исходящую от малых этносов опасность антисемитизма. В любом случае, несмотря на самоуверенные заявления их лидеров, национальные движения имели по преимуществу защитный характер. Но даже пассивный этноизоляционизм в регионах с национальной чересполосицей мог сыграть провоцирующую роль. В любом случае национальные движения набирали силу в связи с их «солдатизацией»- неуклонным увеличением внутри страны массы вооруженных маргиналов.

Окраинный национализм подогревался и аграрным вопросом, придававшим крестьянскому движению шовинистические формы. Но эта тенденция проявила себя не сразу. После Февраля лидеры всех национальных движений получили заверения в отмене национально-вероисповедных ограничений и содействии начинаниям в области культуры и самоуправления. Когда же выяснилось, что денег на культурно-автономистское строительство у центральной власти нет, сразу же возникло недовольство, особенно на Украине, где сыграл свою роль польский вопрос. После того как Временное правительство заявило о признании урезанной независимости Польши, в действие вступил план формирования дивизии, а затем корпуса из поляков, давно подсказанный их же общественными деятелями. Размещение на Украине частей из представителей «панской» национальности использовали социалистические демагоги, без устали доказывавшие, что украинский народ уникален по своей «антиэксплуататорской» природе. А поскольку формирование польских частей шло с размахом, в то время как украинцев, напротив, сдерживали, назревание конфликта сделалось неизбежным.

Вызвать разгул страстей по поводу национального вопроса к тому времени было нетрудно. Национальные лидеры различных народов на протяжении 1917 г. постоянно возбуждали друг друга. Свою роль сыграли и финские социал-демократы, в противовес буржуазным партиям Финляндии не только заявлявшие о своем стремлении отделиться от России, но и дававшие понять лидерам Петроградского Совета, что в случае противодействия они станут применять принципы «пролетарского интернационализма» по-большевистски.

Сознавая, что у демократической власти нет противоядия против национально-освободительной демагогии, а военное командование согласится на «украинизацию» армии при условии повышения ее боеспособности без тягот реорганизации, иные офицеры — либо проштрафившиеся, либо тщеславные - вспомнили о своем происхождении и хвастливо заявляли, что они вместе с «национально-сознательными» воинами покажут разложившимся «русским» солдатам образец боевого духа. Но из «украинизированных» частей не получилось боеспособных единиц: немногие солдаты-идеалисты скоро потонули в массе воспользовавшихся демагогической идеей шкурников и дезертиров. В революции «люди толпы» чаще бунтуют не ради всеобщего «светлого будущего», а ради сиюминутного индивидуального самосохранения в «своей» — знакомой и понятной — социальной среде.

Развращающая массы роль «национализации» хорошо видна на примере 34-го армейского корпуса, которым командовал П. П. Скоропадский. Неожиданному решению о его «украинизации» — незадолго до июньского наступления — предшествовали солдатские распри с командованием и между собой в связи с желанием поскорее отойти в тыл на обещанный отдых. В таких обстоятельствах Скоропадскому и было предложено командованием Юго-Западного фронта использовать идею «украинизации», мотивируя это, между прочим, и его гетманской родословной. В обстановке провалившегося наступления весть о предстоящей «украинизации» солдаты-украинцы поначалу встретили равнодушно, русские же — подозрительно, офицеры-украинцы не проявили должного рвения. Однако затем страсти разгорелись, возникли конфликты солдат-украинцев не только со своими офицерами-единоплеменниками, но и с полковыми радами. Корпус оказался мало дееспособен. В середине декабря Скоропадский сложил с себя командование им, его преемник продержался на своем посту чуть более двух недель и был убит солдатами. Налицо был «шкурный национализм» — явление однопорядковое с признаваемым даже Лениным «шкурным большевизмом».

С помощью идеи «национализации» армии набирали силу массовые движения. Делегаты 2-го Всеукраинского войскового съезда, состоявшегося в Киеве 5-11 июня, раздраженные попыткой Керенского сорвать съезд, настаивали на явочном осуществлении автономии Украины. Под давлением солдатских масс 10 июня был издан провозглашавший автономию I Универсал (манифест) Центральной рады, а 15 июня создан Генеральный секретариат (Совет министров) Центральной рады — этими действиями лидеры Рады пытались козырять на новых переговорах с Временным правительством. Украинские социалисты оказались в плену нетерпения масс — особо яростного в силу того, что в ней увидели «свою», обиженную «москалями» власть.

Массовые формы национализма имели мало общего не только с интеллигентским социализмом, но и демократической гражданственностью. В составе Украинского войскового Генерального комитета оказались бывшие «царские» генералы; позднее обнаружилось, что и мусульманские революционные националисты тяготеют к тому, чтобы их возглавляли «свои» высокие старорежимные чины.

Особенность развертывания революции на пространстве бывшей империи заключалась в том, что в ситуацию на местах вносили неопределенность конфликты, происходившие в петроградских верхах. Для левых национальных лидеров победа Л. Г. Корнилова оборачивалась крахом как социалистических прожектов, так и надежд на обретение той или иной степени национальной свободы. Ответная реакция в ряде случаев показательна. 30 августа объединенное собрание Советов Закавказья, где тон задавали меньшевики, приняло решение о переводе власти в крае в руки Кавказского центрального революционного комитета, а «буржуазным» членам Особого Закавказского комитета Временного правительства пришлось подать в отставку. Это еще не означало отделения Закавказья от России, но фактически судьбу края стали решать местные (часто самозванные) лидеры, а не назначенцы Временного правительства. Создалась ситуация, когда умеренные социалисты и даже «интернационалисты» из нацменьшинств, сами того не замечая, начинали работать на расчленение России. На Демократическом совещании, призванном стабилизировать власть с помощью коалиции левых сил с правыми, именно национальные лидеры продемонстрировали столь высокую степень «классовой» непримиримости, что это привело в восторг Ленина. Вождь крайних интернационалистов при этом и не вспомнил о своей непримиримости к любому национализму.

Между тем, хотя внешне выступления лидеров национальных организаций и партий сравнительно с речами представителей других организаций выглядели наиболее эмоциональными, складывалось впечатление, что в своих требованиях они готовы были пойти на самоограничение в интересах русской демократии. Но в среде русской общественности уже распространилось убеждение в «эгоизме» украинцев, финнов и прочих. В свою очередь, национальные вожди стали связывать собственные неудачи с действиями инонациональных групп, чаще всего евреев, не заинтересованных в утверждении местных суверенитетов. Формировалась «психология отказника» - привычка получать отрицательные ответы на ряд просьб заставляет расширять круг своих «врагов» до такой степени, что со временем и любое «да» будет восприниматься как наиболее изощренная форма противодействия.

А пока наблюдалось нечто невообразимое. Примечательная деталь: переживший «штурм Зимнего» министр внутренних дел Временного правительства А. М. Никитин по свежим следам вспоминал, что арестовавшие его солдаты горели желанием расправиться с «жидом» — Керенским. Парадокс «классовой» революционной ненависти состоял в своеобразном слиянии и растворении ее в примитивнейшей этнофобии; подспудно стало господствовать представление, что избавиться нужно от евреев и капиталистов. В подобной химерической атмосфере развала старой системы даже иные черносотенцы могли тайно благословлять Троцкого за то, что он скинул «жидов-банкиров».

Результаты выборов в Учредительное собрание показали, что нерусские народы представлены преимущественно социалистами. Большевики, ранее поощрявшие любую форму экстремизма, сделали из этого свои выводы. 16 декабря 1917г. новый верховный главнокомандующий Н. В. Крыленко обвинил Центральную раду в том, что она «хочет войны и крови», и, пригрозив, что «ей не удастся столкнуть рабочих и крестьян Украины с рабочими и крестьянами всей России», запретил «украинизацию». В середине апреля 1918г. последовали запрет Комитета грузин-воинов русских фронтов, приостановление деятельности московской газеты «Иль» за «контрреволюционное направление и провокационное отношение к Татаро-Башкирской республике», упразднение Московского Милли Шуро, а также реорганизация мусульманского сводно-гвардейского полка в «Петроградский батальон мусульманской социалистической армии»; последнее было началом серии экспериментов по формированию «мусульманских» и «татаро-башкирских» соединений, проводимых Троцким. Предполагалось, что лидеры окраинных правительств получат своих «собственных» большевиков.

Распад империи нес в себе опасность разрастания этнофобии. И здесь решающую роль мог сыграть случай. В Тифлисе, по проектам уже свергнутого Временного правительства, началось формирование грузинского, армянского, мусульманского, русского корпусов и даже особой греческой дивизии. Из рабочих в видах борьбы с контрреволюцией и для поддержания порядка организовывалась Красная гвардия, в руки которой 12 декабря перешел Тифлисский арсенал; разрастался хаос «самовооружения». Тем временем малочисленные большевики, используя солдат, попытались в середине декабря свергнуть Тифлисский Совет, но ему удалось разоружить своих противников, что было тут же представлено большевиками как «нападение "инородцев" на русских солдат» (на деле формирование грузинского корпуса шло медленно из-за того, что местные меньшевики подозревали высших офицеров, также грузин, в контрреволюционности). И даже на фоне подобного революционно-национального абсурда события, происшедшие в начале января 1918 г. на станции Шахмор, превзошли худшие опасения.

Трудности с различением «своих» и «чужих» породили новые сочетания социализма и национализма. Одно из характерных для того времени искажений социального и религиозного сознания связано с деятельностью так называемых ваисовцев, которые в интересах мировой революции предлагали «соединить зеленое знамя с красным» — для уничтожения «контрреволюционных банд, татарских духовных собраний, ложных проповедников-мулл». Столь неожиданную окраску социального конфликта также использовали большевики в своих интересах. Позднее предпринимались попытки свергнуть мировой капитализм через революционизирование его мусульманской периферии; сионисты-коммунисты, со своей стороны, призывали превратить заселяемую евреями Палестину в новый центр мировой революции.

Формально, лидеры и «красных», и «белых», и «зеленых», и «националистов» были далеки от поощрения этнофобии. Но известно, «воины III Интернационала» (особенно из числа казаков) отставляли за собой шлейф еврейских погромов, а для деникинцев антисемитизм послужил своего рода заменителем идеологии. «Дикие погромы устраивали петлюровцы. В окружении Н. И. Махно, обосновавшегося в полиэтничном Гуляй-Поле, где официально принято было экспроприировать не еврейских торговцев и немецких колонистов, а «буржуев», было немало «идейных» анархистов из числа евреев. Сам вождь повстанцев однажды собственноручно расстрелял, как провокатора, коменданта железнодорожной станции, вывесившего плакат «Бей жидов, спасай революцию, да здравствует батька Махно!», он же издавал приказы в защиту «еврейской бедноты». «Тем не менее слухи о приближении махновского войска приводили в ужас именно еврейское население, которому было хорошо известно, что среди махновцев хватает сброда, готового расправиться с евреями под видом «буржуев».

Всякая радикальная доктрина возбуждает не лучшие человеческие эмоции, поощряет национальные предрассудки и племенную жестокость. Русская революция выявила ту связь в полной мере. Каковы бы ни были реальные масштабы «революционного национализма», ход революции и гражданской войны невозможно понять без учета болезненных этнопсихических явлений.

Сегодня очевидно, что оценивать соотношение социализма и национализма в русской революции по старым идеологическим меркам уже нельзя. И Февраль и Октябрь вписаны в общее течение системного кризиса (смерть — возрождение) империи, в котором и социалисты, и националисты, как, впрочем, и все политики, играли незавидную роль людей, не ведавших, что творят. Более общее значение этого явления - для России и мира - еще предстоит по-настоящему оценить. При этом приходится учитывать и то, что если привычный исследовательский позитивизм в очередной раз обнаружит свою познавательную ущербность, в действие вступят совсем иные силы.

Для объяснения того, перед чем пасует наука, человек обычно мобилизует предрассудки, среди которых этнофобия занимает виднейшее место. В кризисе империи этнонациональный фактор обнаруживал себя и через демографический скачок, повлекший за собой рост социального нетерпения народов, посягнувших на прежние имперские этноиерархии. Наряду с этим, невиданное социокультурное напряжение вызвало к жизни также феномен этномаргинала, готового взорвать весь мир с помощью новейших социалистических доктрин. Феномен революционного национализма наиболее отчетливо обнажает ту поистине роковую печать, которой отмечено «восстание масс», — происходит высвобождение самых злобных энергий, задавленных в человеке прежней жизнью.