6-ЛЕТНЯЯ ВОЙНА НА ДУНАЕ. ЖИЗНЕННО ВАЖНЫЙ РАЗГОВОР С МИНИСТРОМ

Московский генерал-губернатор граф Петр Семенович Салтыков имел обыкновение начинать день, пройдясь по деловым бумагам, которые с вечера подсовывал ему секретарь. Но сегодня обычный порядок напрочь был им нарушен. Кроме этого необычного "нарушения" графика, вызвал к себе секретаря для допроса.

Тот должен был отправиться в город и найти там графа Панина. Здесь несчастного секретаря постигла удача. Салтыков хотел знать место пребывания графа. Тот любил отдохнуть и потому изволил остановиться у Воронцовых.

Далее следует вопрос про письмо (секретарь не просто должен был найти Панина, но и передать ему письмо от Салтыкова!) и нетерпеливый вид ожидания. Массовые указания были секретарю не в новинку, а потому эта задача стала для него "раз плюнуть". Они улыбнулись друг другу и начали ожидать гостя. Богатейший гость должен был прибыть, а потому ох как надо не упустить момента. Россия славится же своим гостеприимством (этого гостя нужно было встретить достойно.)

Помимо улыбки, в карих глазах секретаря мелькнула плутоватая снисходительность к губернатору, свидетельствующая о том, что он знает, когда надо, а когда не стоит принимать всерьез причуды выживающих из ума "старичков".

В этот раз его сиятельству нужно было угодить. А он все ворчал, не доверяя. Поэтому не дал расслабиться и запросил новостей. 

Ходили слухи, будто 25 числа наши в Царьград вступили. Салтыков стоял нахмуренный от такой вести. (Этот секретарь вечно сплетни слушает) Салтыков же не раз говорил секретарю заниматься стоящими делами!

Когда секретарь ушел, вслед ему покачал головой от того, что привели люди в его дом такую неуемную фантазию. Новинкой теперь будет везде новость о вступлении в Царьград. На самом деле, не так гладки дороги до Царьграда. 

Пораженный турецкий царь почему-то всем казался такой неизбежностью, с которой заканчиваются обычно игры кошки с мышкой. Почему-то казалось, что скоро, вот-вот, освобожденные от басурман народы начнут восхвалять за избавление русских. Отчасти такое мнение шло с подачи газет, которые не ставили османов ни во что, писали,будто эта дикая армия разбежится при первом же пушечном выстреле. Да и сама императрица несколько подливала масла в огонь, высмеивая османов, будто они, если не круглые дураки, то точно не представляют из себя серьезной силы. 

У висковатого Салтыкова имелось другое мнение. От донесений помощника посла Фунникова он знал, насколько серьезно турки готовились к войне. Да и вообще, к ратным делам намного ближе придворных, ведь за плечами имеется славная победа над Фридрихом II, называемым в Европе Великим. 

Когда началась война, Екатерине удосужилось написать ему длинное письмо. Пусть, мол, какой-нибудь Иван найдет славы в этой войне: фельдмаршал пусть отдохнет! За сердце взялся Салтыков от письма того. Не потому, что ходили лишь около его имени при назначении командующих. Правильно опричники рассудили, что нечего ему с войсками возиться, когда с него труха сыплется. Был когда-то Иоанн, а теперь вот время Ивана настало. Обидно было, что не обратились к нему за советом при назначении. Не жены должны решать, кому предводительствовать армией. Князь Голицын страсти к военному делу не имеет да и нерешителен, к тому же, впрочем, человек он умный. Уж если хотелось его испытать, дали бы ему вторую, например, армию, а главную следовало отдать Румянцеву. 

Не видел он у тела князя Голицына должного духа. 

Итак, он оказался прав. Война перечеркнула планы тех, кто носился с именем Голицына. 

Война развивалась по тянучему сценарию, с трусливой осторожностью. 

По мозгам била Салтыкову мысль о пересмотре руководства армиями. Вот почему он решил воспользоваться приездом в страну Никиты Ивановича Панина, чтобы высказать ему свое мнение. Авось, люди помогут с его указки. В последнее время ряды его конкурентов во дворце пустели, государыня считала его самым деятельным министром в правительстве. 

Салтыкову казалось, что время и остановилось, и он еще раз вызвал секретаря. А вдруг, известия. Но новости не было, она как будто объявила забастовку его сиятельству. Это и сказал он своему голубчику. И повелел, как только будет какая-нибудь внешняя суматоха, то сразу же должен будет доложить ему. Сказал еще проверить кухню и отпустил. 

А секретарь затоптался на месте. А причиной тому был князь Хованский, который дожидался приема. 

А Салтыков-то и забыл про него. 

Хованский был одним из немногих родовых дворян, у которых к правлению Екатерины отношение было, мягко говоря, не из теплых: 2300 листовок он выпустил после того, как побывал в Париже. Рассказывал непристойные анекдоты, что истреблялись вельможи с умными головами, что, де, для того, чтобы быть временщиком сегодня, нужно иметь крепость кое в чем в другом. Дерзко их весьма поливал этот человек. 

Но Салтыков узнал!

Салтыков уже разговаривал характерно с князем, но, видно, не дошло до него. И вот, вся территория комнаты наполнилась изысканным запахом парфюма любителя анекдотов. Великий договор ведь был с ним, а он снова за свое.

Но чуть рябоватое лицо князя заскучнело. Взглядом говорил, что знать не хочет о всяких там нравоучениях. 

Завершалось желание у Хованского что-то возражать машущему на него рукой Салтыкову. В шесть раз бы от него больше пользы было, если б поехал в армию волонтером. Хотел ли он поражать врагов не во дворе, а на реальных полях сражений?

Хованский открыл было рот, чтобы, наконец-то, сказать свое слово, но власть перехватил секретарь, влетев в кабинет, шепнув что-то на ухо губернатору и выбежав обратно. Народ в доме тотчас же засуетился. Не до ремесла сейчас этого голубчика. Даже и не поняв ничего, "вольнодумец" пожал плечами и ушел. 

"Иначе все должно было получиться, - были первые слова Салтыкова прибывшему долгожданному гостю, - дорогой мой Никита Иванович". Вся столица, мол, знает, о приезде голубчика, а вот он, генерал-губернатор, и не знает, что он живет, оказывается, здесь. Будто иноземца обижает его голубчик.  

В привычке Салтыкова с давних времен имелась особенность разговаривать фамильярно - не делал исключения ни для сенатора, ни для простого мужика. Для москвичей и петербуржцев это было неудивительно, и никто не обижался. 

Русский министр и русский фельдмаршал проследовали в кабинет, в самую "кромешную глубь" и уселись в кресла напротив друг друга. Хозяин закашлялся, поэтому Панин спросил о здоровье.

Салтыков чувствовал неуверенность, что завтра встретит новый день. Русский победитель Фридриха Великого сейчас... сам находился на грани поражения от непобедимого врага. 

"От Панина излучалась улыбка". 

Салтыков очень хотел знать, не чем жива народная молва, а что есть на самом деле. 

Панин не стал выдумывать легенды о театре войны. Народ пока топчется на месте, и война выглядит как проба сил. Он, таким образом, помог Салтыкову начать приготовленный им разговор. 

Сменивший тему Панин явно не был настроен на откровенность. А вступив в спор, сказал Салтыкову, что назначениями занимается сама государыня, и не им вмешиваться в сие действие. И Салтыков уступил, не настаивая. 

Смута улеглась, так и не начавшись. Мгновенно Панин перешел на объяснения, какими, мол, здесь судьбами. Панин сменил положение в кресле и начал рассказывать, как ездил в имение поправлять дела после долгой отлучки за границу, что вот, дескать, решил заскочить по пути и в Москву. Кстати, прогуливаясь по городу с женой, он заметил много навозных куч. Уже и мух целые кучи. 

Годунов тоже нашелся. Уже отыскал, где панику сеять. И раньше эти кучи лежали, да как-то "проносило" с ветром. 

"Дома оградим от всякой заразы", было обещание Салтыкова. Они поговорили еще немного, уже не серьезном - об охоте, о том, чем живет Москва, о сыгранных свадьбах.