6-летняя война на Дунае. Планы не по плану

... Трудности и неудобства возникали у командующего второй армии графа Петра Румянцева из-за плана Военной коллегии перевода полков его дивизии к князю Голицыну. Но коллегия из его рапортов и сама должна была понимать это, так как полки дивизии графа Румянцева были расположены вниз по Днепру, по левую сторону, куда сейчас он отделялся вместе со своим корпусом. К тому же близок был поворотливый неприятель, а он точно бы воспользовался уходом полков с защищаемых ими мест. 

"Земщина, - отмечал граф, - не открывает мне план существительный проводимых действий, и я, подобно слепцу, поднесь хожу в темноте, и лишь своими воображениями сличаю обстоятельства".

Оккупированная армия!

Но от Петербурга Румянцев добился небольших уступок. Правда, зоркие военные коллежцы составили новое расписание. Лучше стало распределять. Но не всяко твое желание, генерал, исполнимо, "а посему коллегией решено отправить же генерал-поручика Племянникова на место под руку князю Голицыну!" 

Митрополит благословил 5 кавалерийских, 6 гусарских, 4 пикинерных и 14 пехотных полков и обратился к Румянцеву: "Оставь гневаться! Знаю, что у тебя иначе, нежели в первой армии, что вместе с нерегулярными малороссийскими войсками и донскими казаками у тебя сорок тысяч сил, а там в два раза больше", но гневом можно было только ухудшить свое положение.

Не преминул прийти и план военной кампании. Увы, но генерал не царь, чтобы удовлетворять все его требования: "Владыка, но даже в плане предстоящих сражений много слабых сторон". Согласно плану армии не должны были отделяться друг от друга. Наступательная армия Голицына, не теряя времени и употребив смекалку и все мастерстово, не должна была допустить перехода Днепра огромной, но неорганизованной турецкой армии. Румянцев должен был расположиться на южной границе России между Днестром и Доном и оборонять схваченный район, а также прикрывать наступление армии Голицына на Хотин. 

Главную слабость плана Румянцев видел в том, что коллегия, приказав Голицыну не допустить соединения турок с польскими конфедератами, ставила главной армии лишь ограниченную стратегическую цель. Действия этой армии практически сводились к осаде крепости Хотин, но Владимир Долгоруков назвал данное решение нецелесообразным из-за большой протяженности южных границ и отсутствии должной коммуникационной линии в этом районе. Кроме того, если бы командующий каждой армии делал то, что хотел, это грозило бы разбрасыванию сил от Дона до Днестра и невозможностью взаимодействия этих двух армий. Пользуясь этим, турки могли бы легко пройтись по неохраняемым территориям Малороссии, неминуемо возникшим пустым пространствам, пользуясь несогласованностью русских армий, а потом ударить в тыл любой из них. План был составлен по единственному осмыслению развития, не учитывая ни особенностей районов боевых действий, ни методов ведения войны противником. 

"Постоянный страх заставил Румянцева ехать в Киев. Он представлял, что не поздно еще что-то пересмотреть, исправить, уточнить. Он знал, что князь имел в придворном военном совете, не говоря уже о коллегии, большое влияние", и при желании он мог многого добиться.

Адъютант Петухов, как часто это с ним бывало, завздыхал, что вот, мол, пурга, дороги занесло, надо подождать. С умом и толком вместе ужилась ленца в этом хлопце.

Румянцев приказал запрягать и сам же запряг своего коня. Он не боялся никакой метели. (С тех пор, как его назначили командующим, он преобразился в своего Румянцева - того самого, который водил войска на Гросс-Енгердорфском поле, сражался под Кунненсдорфом, одерживал славную победу в Кольбергской операции. Он снова готов был по 10-12 часов находиться в пути, работать сутками.)

В Киев Петр Румянцев и Иван Петухов приехали в полночь. Но Голицын уже спал. 

 Камердинер, хорошо знавший Румянцева как родственника своего хозяина, поместил его в теплой комнате, принес ужин. "Но он хотел большего, - отмечает наивный историк XIX века, - и это желание не касалось отдыха". Историк намекает на просьбу разбудить князя, хотя, на самом деле, Румянцев не просил, а просто бушевал. 

Наверное, весь город тогда испугался его сиятельства, но камердинер не уступил. Его сиятельство разрешал только тогда его беспокоить, когда уже полностью проснется сам, "иначе-с, не миновать беды всем нам". 

"Ну что ж, даже опричники когда-то спали в свое время. Зато утром испуганные повара, лакеи, другие слуги и дежурные жались к стенам, когда граф вихрем прошелся до кабинета князя (там они закрылись). 

Князь на него посмотрел неодобрительно, затем признался, что догадывается, о чем тот хочет поговорить с ним. И предположил, что хочет поменять план военного совета на свой собственный план. Подступивши прямолинейно, Румянцев не стал хитрить и сейчас, признав его догадку. Петр действительно не одобрял плана. Потому что сначала нужно учесть опыт прошлой войны, понять обстановку. Но не простые люди же сидят в военной коллегии: князь качнул головой, - отображая явно усмешку. Насколько мог уразуметь жесткий, обожженный усмешкой, Румянцев эти непростые жители Петербурга, составляя план, предполагали: ожидается попытка вступления "турецко-татарской армии в Польшу для объединения с конфедератами".

Голицын сказал, что это подтверждают и показания пленных, то есть, самих конфедератов. 

Из других источников Военной коллегии стало известно, что турки собираются идти через Хоттин к Каменец-Подольску. Соединившись здесь с конфедератами, они затем двинутся в Польшу и уже оттуда через Киев и Смоленск вторгнутся в Россию. В этот раз усмехнулся уже Румянцев. "Когда-то Петр Румянцев учился от тебя политике, а теперь, вижу, мне самому надо тебя учить".

Голицын покраснел так, будто сейчас его обвинили в том, что безоружные мирные жители подверглись зверскому нападению от его солдат. В таком тоне не подобало разговаривать даже им, родственникам, поэтому терпеть он не мог. Румянцев и сам понял, что все слова его были заносчивы, и смягчился.

Допустим, им удасться закрепиться на Днестре, выгнать из Хотина всех врагов. Но по плану не имеется продолжения. 

Еще более враждебно смотрел на графа Голицын. 

"Так предложите, как действовать потом, собственно вы, граф; вы недовольны планом, но я еще не услышал от вас никаких предложений. Главные действия развернутся также в направлении Очакова и Перекопа. Но их мы возьмем после Хотина. Как и 6 других означенных мест. На вашем месте я бы изложил свои соображения..."

Затем, не дав говорить Румянцеву, заключил, что действовать они в любом случае будут сообразно имеющемуся плану. Это при том, что еще не поздно было внести изменения. С чем был не согласен Голицын. Петр не имел "тайных" методов, что были у Голицына, но тот отказался проявить тут свой "фавор" (князь вполне мог попросить военный совет изменить план кампании, но не захотел "вмешиваться в мудрые решения уважаемых военных под присмотром самой умнейшей матушки-императрицы").

Потом Голицын нахмурил брови. За апробированием плана стоит сама императрица, поэтому он предложил прекратить разговор. И прошелся по кабинету к выходу. 

"Пять блюд нас ждут в столовой, - сказал, открывая дверь. - Пока не начались боевые действия, надеюсь, не откажешься со мной позавтракать. В обратный путь можешь выехать в этот же день".

Вернувшись на сани, Румянцев почувствовал какое-то странное оцепенение, не покидавшее его час-два, и ехал расслабленным, прислушиваясь, как тихо шуршат полозья и мерно перестукивают копыта лошади. Потом, почувствовав, что "лошади пошли шагом, покосился на задремавшего рядом адъютанта и полез в карман за письмом..."

Перебравшись в Москву, жена писала практически каждую неделю и постоянно сетовала, что неудобно жить раздельно, на денежные проблемы и просила дозволения вернуться в Глухов! Сегодняшнее письмо снова было про истребление урожаев непогодными условиями и про желание приехать жить к нему. Люди сетуют од одном и том же. Все горит в их доме, будто свеча с обоих сторон. 

Разумеется, Румянцев не хотел, чтобы она и дети были убитыми, ведь и без того забот хватало.  

"Что касается до детей, то я навеки спокойна, потому что понече взяла учителя в дом, который и в математике силен!" - читал далее Петр Александрович. 

Разве это не хорошо, разве за это не стоит отблагодарить? Но Румянцев спрятал письмо, успокоенный втянул голову в воротник и по примеру своего адъютанта начал дремать.