6-летняя война на Дунае. 

КТО И ЗА ЧТО НЕНАВИДЕЛ ЕКАТЕРИНУ ВЕЛИКУЮ?

Когда Брюс вернулся домой, увидел жену в гостиной рядом с молодым голубоглазым человеком богатырского телосложения. Ну как может граф Васильчиков любезно отказаться от приглашения в гости Прасковьи Александровны?.. Новый любимец их общества. 

Молодой человек сделал изящный кивок головы хозяину, а затем начал вертеть ею по сторонам, тем самым показывая, что намерен найти свою шляпу. Но хозяйка запротестовала против его намерения уйти, приглашая влиться в семейный коллектив на вечерней трапезе. А юный граф смущался, просил извинения, "благодарность, но мне пора". Он куда-то и к кому-то торопился. 

Не стоило Прасковье Александровне удерживать его: "Государь, мне очень жаль. Такая поспешность оставляет мне возможность только проводить вас..." И она игриво с легкостью наступила ему на ногу и повела к выходу. 

Брюс ревниво посмотрел им вслед, подобрал с оттоманки валявшуюся нетолстую книжицу, где были изображены губернаторы, и "нырнул глубоко в мягкий комфорт кресла". В книжице были всякие указы, а называлась она "Всякая всячина". Он не хотел читать. "Я все равно ничего не пойму, поймал себя честно на мысли, - пока не возвратиться "радостная боль", моя графиня Прасковья Александровна". 

Вот уже 15 лет подобные нашестви совершал к Прасковье Александровне Брюс. Это не были сожженные годы его жизни. Отчаянное согласие царило в семье. Но он как царь ждал детей, с которыми не очень повезло. 

Пока создавалось потомство из единственной дочери, а ему хотелось еще и сыновей. "Впрочем, российское потомство так поздно не рождается; оставалось надеяться лишь на чудо. Супруге уже под 50" - в такие годы и в те времена рожали редко. 

Гроза мужских сердец! Ее муж сидел будто накануне казни - мрачный и отрешенный. Будто какое-то убийство потрясло его до глубины души. Красота - страшная сила, и мужская красота - тоже. Попытка жены рассказать о графе Васильчикове, "новом любимце нашего общества" (там уж очень хорошо знали об этой "страшной силе"). К нему доведена уже и государыня. 

В голосе Брюса звучит недоверие. И не просто так, ведь он еще мальчишка.

Хотя царствование видело и не такое. Допустил же Брюс, что он может волочиться за его женой, хотя она тоже немолода. 

Супруга всегда говорила подобное, за словом в карман не лезла. Нет, вся страна в восторге от нее. Так мило смеется озорница. Однако, тот мальчишка мог в нее и влюбиться: "Виновных молодых прощают годы. Слава Господу, она осталась, кажется, такой же обворожительной, задорной, какой была в тот счастливый день, когда он предложил ей руку и сердце".

Но она, подсев к нему на подлокотник кресла, захотела отложить те разговоры и послушать рассказ мужа о том, как его приняли при дворе. 

Граф сообщил, что погибли почти все его надежды после встречи с императрицей. В ответ Прасковья Александровна начала учить его в таком тоне, будто он был несмышленым подростком, что, мол, надо было идти к ней не с Голицыным, а с Никитой Паниным. 

Побывавший не в одном сражении ценил ум русской фрейлины графини Брюс: "Эта персона - первый министр. Она может даже возразить с ухмылкой царице!" И самого Орлова можно было тащить еще в придачу. Но абсолютная пора Орлова отходила. 

Бунты появились в глазах графа. 

Но она - очевидец каждого дня во дворе (уже 32 года): "Многие уже не ищут виновных в сей перемене. Его не интересуют уже забитые ноги Екатерины, он блудничает с другими женщинами. Наконец, свершилось то, что должно было свершиться: государыне обэтом стало известно. 

Она ж не кобыла глупая и слепая какая-нибудь. Ты на меня смотришь так, будто не веришь собственной супруге. На обеде они сидят шея к шее, знаю. Но кнут государыни ты еще не знаешь... 

Наступило совсем сумрачно. Лакеи, зажгите свечи, закройте ставни на окнах, создайте в комнате уют. И идите на свой плац, дайте нам побеседовать в тишине при свечах неторопливо. Итак, ты просил подкрепления, чтобы у нас было сил около того, что есть у турок. Одни люди целой казны стоят.

Так что мы беднее приговоренных государыней к поражению турок. Может и не из первого ряда бедности, но денег в казне нет. Палач все деньги вывел. Пересядь на оттоманку - оттуда твой кнут до меня не достанет, а то, смотрю, все больше на мои слова злишься. Когда чувствуешь себя повыше, спорить удобней...

Первые мысли, что государыня расточительна. Может быть, но палач не она, не могу с этим согласиться. При сведущих людях услышишь, что государыня зело экономна, что она экономит даже на своей кухне, в чем ты мог сегодня убедиться, сев за очень и очень скудный стол. Затем она считает в кошельке деньги. 

Когда играет в робер, ставит, отсчитавши не более 10 рублей, так как боится проиграть. И гардероб у нее скромный, ни с покойной Елизаветой Петровной, ни с Анной Иоановной не сравнится. Еще с большей силой себя сейчас начала ограничивать. Зато когда надо понравиться братьям, она не знает удержу. Оба брата увели столько денег, сколько тебе не ведомо. Сколько людей у нас перемерло, столько и рублей к ним утекло". 

При своей осведомленности она превосходила многих министров. Когда она рассказала все это мужу, тот был шокирован, но в угол загнало его не только это. Когда граф слушал жену, явственно услышал в ее голосе ненависть к императрице. Но ведь в Петербурге думали по другому: их считали чуть ли не подругами.

Ладно, не думайте, что она копала под царицу, друзья мои (Брюс очень хотел,задать горячности супруги иной крен в разговоре). Уж коли ей приходилось вращаться между многими людьми, могла рассказать и о том, как правительство собирается поправить дела в империи, которые, как она видела, граф находил не совсем хорошими. Но тут смех один. После этого царствования осталось вольное экономическое общество. На это общество кто-то смотрел с недопониманием. В это общество входил и палач, кто бы он ни был, и ГОСУДАРЫНЯ (сама). После этих слов во дворе должна заголосить собака. Чтобы ее услышал палач, а потом спросил с меня по всем грехам...

Обществу внедрено наказание, как главное занятие. За ним также музыка, составление задач для решений по конкурсы, премирование и издание лучших ответов. Два таких конкурса составила сама императрица. Каждый конкурс по своему любопытен. Все начальство о них знать хочет. 

Вызывали отдельных, рассказывали лично. Тотчас это же написали в той книжице, что граф в руках держал. Сто червонцев каждому, затем золотая медаль в двадцать пять червонцев за решение задачи: что полезнее для общества: лучше, чтобы крестьянин имел в собственности землю или токмо движимое имение, и рамки прав крестьянина на то или другое имение. 

Под такими мыслями Брюсу не сиделось. Каждый пытался понять это. Истязуемый крестьянин отымается государыней у дворян. Если государыня говорит о себе, то причисляет себя по мыслям к республиканцам. Но он в это не верил, как не верил и про запрещенные удары против крестьян и, тем более, про их свободу. В других местах тоже не верили.

Это все равно, что мертвых убедить во всем этом. Ну их, это начальство со своими книжками.

Пошли они, лучше, среди ложек и тарелок посидеть. Всем пора пить чай.

 

Официально граф Брюс вернулся в армию в начале марта, когда в ее расположении вовсю уже звенела весна с ее ручьями, гнездившимися птицами и непролазными дорогами. В шкатулке своей он вез рескрипт императрицы, большинство слов в котором было обращено к главнокомандующему. 

Даже несмотря на поздний час, он нашел Румянцева в главной квартире за писанием каких-то бумаг - исхудавшего, уставшего. Румянцев обнялся со своим другом и указал на эти бумаги - "Обряд службы". С этой работой он наконец-то закончил. Но оно не чета тем бумагам, что вытащил Брюс.

Брюс положил на стол пакет - рескрипт ее величества! Он получил его от князя Голицына в день своего отъезда из Петербурга. Ни на что невзирая, главнокомандующий вспомнил о князе. О нем Румянцеву, машинально ломавшему печать пакета, не было неизвестно ничего, а он, оказывается, быстро освоился. Не он ли говорил, что стезя его не полками командовать, а придворным генералом быть. Из его рук Брюс принял вскрытый пакет. 

Он должен был его прочитать. Он посмотрел на буквы, и в глазах зарябило. 

Он, приняв бумаги, стал читать. 

Царица ознакомилась с письмами графа от 3 и 14 числа текущего месяца и одобрила Браиловский поход, но с тем только условием, чтобы эта затея закончилась взятием Бендер и укреплением в Молдавии и Валахии. Жалела она, что не взяли замок, почему не считала экспедицию полностью выполненной, но зато покорена Журжа, что могло повлиять на благополучный исход войны, на истребление вражеской толпы. Более всего ее беспокоило то,что нельзя установить размеренный план создания магазейнов в покоренных землях. Для пополнения провизии Екатерина давала трехгранные советы, обращая внимание на Валахию, где наверняка остался провиант от турок, объясняя молдаванам, что русской армии необходима помощь на их же благо хоть хлебом, хоть лошадьми, хоть волами, ну и придумывая какие-то свои способы выхода из сложной ситуации.  К тому же турецкие барабаны сейчас бьют тревогу, ибо османам приходится сейчас распылять силы, так как "азиатцы остаются дома против грузинов".

У визиря сейчас, как известно, не более 40 тысяч войска, но и оно поредело после поражений под Фокшанами, Браиловым и Журжей. Магазейнов у них тоже не более, чем у русских, к тому же много провианта они доставали в Валахии, но сейчас оттуда изгнаны. 

Вслед Екатерина давала указание другим, что Брюс читать не стал. 

В заключение Брюс передал рескрипт Румянцеву. Содержание? Они... там "вообразили себе, - наконец тихо заговорил он, - что знают о неприятеле больше, чем мы, перед лицом его стоящие.  Просто надо было сказать, что противник превосходит нас" в несколько раз. Брюс ответил, что докладывал, причем лично самой государыне, и вспомнил, что покойный царь сам лично подобных докладов не выслушивал. Очень этот ответ заинтересовал командира. Пьесу выслушал. Это вызвало горькую улыбку у качающего головой Румянцева.

Возникает полная ясность всего. 

Правительство не намерено слать существенных подкреплений. Хорошо еще, что оно оставляет то, что есть. 

Брюсу хотелось сказать, что ссылка государыни на римлян всего лишь отговорка, что причина, препятствующая усилению армии создается в недостатке средств. Однако недаром почему-то вместо этого сказал другое. 

Жесточайший ответ, что план в целом одобрен. Но граф это знал и сам. 

Не узнав командира (он как-то потух уж очень), Брюс прокашлялся в нерешительности. 

Петр Александрович, несомненно, сменивший план, сделал хорошо. Но вот отмена взятия Бендер Румянцевым и передача этой задачи Никите Панину Брюсу была непонятна. В будущей компании армии как бы меняются местами, и вторая армия исполняет роль главной - ведет наступательные действия, а первая, хоть это более сильная армия, всего лишь страхует вторую от возможного нападения главных сил противника. 

"Слабый стратег", - достал, не спеша, из стола карту Румянцев и разложил ее на столе. В его плане был расчет, и не все могли его заметить. 

В представлении членов Петербургского военного совета победа над противником достигается через отнятие у него крепостей. Но этот ключ не от дверей в триумф. 

Когда начинается война, новый вопрос о том, кто кого осилит, решается не под стенами крепостей, а в генеральных баталиях противоборствующих армий. Отдавая Бендеры на забаву второй армии, что даже много для графа Панина, Петр Александрович развязывал себе руки для наступательных действий и разгрома основных сил противника. Когда он это сделает, турецкие крепости совершенно потеряют свое значение. 

Семь раз он ждал этого вопроса. 

Граф объяснил, что героями основной деятельности будут все же они. Героями не героями, но новое решение подразумевало серьезные баталии. Новая экспансия уже дала немало трудностей, которые приходилось преодолевать. 

Румянцевым готовилась бомба, пока Брюс жил в Петербурге. Началось в полках да батальонах (там подготовка проводилась днем), продолжалось и закреплялось в канцелярии. Появление дополнительного штата писарей тому было подтверждением.

Если говорить об "Обряде службы", то, по замечанию Брюса, в Петербурге скептически относились к нему. Но Петр Александрович и не ожидал восторгов. Румянцев убрал со стола карту, которой так и не воспользовался, и, словно оправдываясь, сказал, что внимательно изучал уставы и пытался лишь дописать то, что они упускали, а славы борзописца он никогда ее искал. 

Посыпались обвинения, что он ломает прежний порядок внутренней и полевой службы. И они были правы в какой-то степени. Для некоторых питерских чиновников было оскорблением введение нового расчлененного боевого порядка. Разъясняя, что это за порядок, Румянцев напомнил, как фельдмаршал Миних выстраивал армию в единое громоздкое каре, защищенное рогатками и обремененное обозами, а любые подобные построения предназначены для пассивной обороны. Теперь они им упраздняются полностью. 

Под единое каре ни кавалерию умело не расставить, ни артиллерию, ни егерей. 

Далее он сказал про рогатки: "Составление рогаток теперь упраздняется". Румянцев следил за лицом собеседника и, заметив на нем удивление, нетерпеливо поднялся. Произнесение им "рогатки всегда были частью армии, на них выдаются немалые средства, они не раз помогали в боях, они нужны для сохранения немалого количества животов, ведь любая баталия может сложиться по разному" вконец взбесило главнокомандующего армией. Кому-либо символ обороны по душе, но только не ему. Чтобы устраивать вокзалы, надо сначала победить в войне, что можно сделать только при наступательной стратегии. Отказавшись от рогаток, они избавляют пехоту от обязанности иметь при себе и носить столь громоздкий груз; "тьмы тем" повозок исчезнут, и они не будут больше загромождать боевого порядка, как было в "стародавние времена". А главное, теперь все солдаты избавлены от "запасной" мысли найти спасение от атакующего противника за рогатками и заранее настраиваются, что рассчитывать могут только на пулю и штык.  

В беседе провели долгое время. Посмотрев на часы и убедившись, что они убийцы времени, Румянцев начал собираться домой. На террористов, все же, родственники мало были похожи, а потому лишать себя пищи из-за какой-то там идеологии, пусть и религиозной, никто не собирался. Тем более у графа было отличное молдавское вино, подаренное ему, когда правительство объявляло манифест к населению Молдавского княжества. 

Манифест царя Брюс помнил "на зубок", и "несущие вольность и свободу войска росейские" местное население предпочитало "басурманским", от которых только и ждали поборов и бесчинств. Румянцев говорил ему до отъезда в Петербург, что когда-то здесь появятся железнодорожные сообщения, плохо пока представляя, как они будут выглядеть, что намного уменьшит время пребывания в дороге мирных и военных граждан. Что будут пассажирские пути из освободившейся от турецкого ига Молдавии в русские земли.  

Редкие слова бросал дорогой Румянцев. 

Задолго турки предвкушали победу и укреплялись, но "неверным иванам" было все равно радостнее. Наши солдаты были поддерживаемы местным населением, которое не желало больше жить под турецким игом, а сия поддержка стоила целого корпуса. 

Брюс вспомнил встречи с сановниками из Петербурга, слушая Румянцева. Как же еще мелки были их суждения о войне, об армии по сравнению с тем, что он услышал сегодня от Румянцева. Поистине великая кампания готовится этим полководцем: все продумано до мелочей. Он, Брюс, должен радоваться, что судьба породнила его с этим замечательным человеком, и не только породнила, а позволила под его руководящим началом попытать военного счастья!

Россия всегда уважала Румянцева, но сейчас он любил его больше, чем когда-либо.