10-ЛЕТНЯЯ ВОЙНА ЗА ДУНАЕМ. НО БОГ УБЕРЕГ... ВИНО НАЛИТО

Румянцев лежал с плохими мыслями, а полагал, что скоро поднимется на ноги с хорошим настроением: "Болезнь затянулась, и если доктор настаивает, то надо переезжать со штабом в Фокшаны, ибо там более благоприятные помещения!" Доктор требовал самого полного покоя, да безделье отзывалось в нем еще мучительнее, чем сама болезнь! Румянцев лежал, но не мог быть трупом…

Десантники получали от «единоличного» командира распоряжения, которые тот отправлял в ответ на все доклады из армии, собственноручно отвечал на все те письма, что приходили в его адрес. Хотя «оттепель» и наступила, но писем было много.

Александр из Петербурга, Михаил из Москвы, остальные из других городов. Он получал письма с выражением восхищения по случаю заключения мира.

Но им восхищались не только соотечественники. На него восхищенно взирала вся Европа. Прусский посланник в Константинополе Цегелин, с которым компартия постоянно поддерживала связь, прислал не одно письмо. Он не льстил как все, но тоже не мог удержаться от того, чтобы не сказать о том, что его превосходительство вел войну на уровне хорошего генерала и, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, заключил мир как искусный министр. Генерал обладал всей славой этого мира. За мир были и пили сейчас: Это то, к чему Румянцев всегда стремился.(Но мир не был еще подписан, и это еще беспокоило фельдмаршала. Обычно находятся противники. Поэтому пришедшая в конце июля весть о скоропостижной кончине верховного визиря Муссина-Заде обеспокоила.) После подписания мира Заде вознамерился уехать в Константинополь, но едва добрался до моря, как его настигла смерть. Это было неожиданно, и Румянцев почувствовал, как «мобилизуется» новый приступ его болезни. Пуще чем золото стали всякие там предположения.

Возможно, арестованный по приговору султана верховный визирь стал жертвой тайных интриг Сераля или ему вынесла вердикт враждебная ему партия: «Я объявляю недействительным только что заключенное соглашение, за которое несет ответственность покойник». Румянцев распорядился послать в турецкие расположения агентов, чтобы узнать, был ли кто арестованный, была ли насильственная или естественная смерть: «Жалко будет, если насильственная…» Что теперь изменится? Возможно, у нового визиря совсем иные отношения к России и к мирному трактату. Цегелин получил письмо от Румянцева с просьбой «рассказать об этом человеке». Тот полную характеристику Мегмета Измета дать воздержался, хотя и ответил незамедлительно. Он написал только, что Мегмет-Измет-паша известен как человек хорошего характера: «За остальным тайна? Впрочем, у меня имеются сведения, о которых вы, не сомневаюсь, желаете знать, и которые проливают свет на настроения в Порте».  

Посланник. Остановимся на его словах об общей радости народа относительно установленного мира, но недовольством им в министерствах и улемов.

Что натворил покойный? «Инсценировка!», — тянутся к бокалам оставшиеся в живых, ведь «вино налито, господа». Они не в таких обстоятельствах, чтобы заявление, подписанное покойным визирем, отменить. Эти господа никогда не могли вообразить, что у них будет такая крайняя инсценировка, имея в руках огромную армию и особенно надеясь на военное счастье нового султана. Но тем выше слава, кто сумел сбить многим суетную спесь, и посол мысленно обнимал графа за то, что тот смог поубавить эту оттоманскую гордость. А вот князь Репнин смог сделать это в реальности, вернувшись в армию в начале сентября. Ладно вернулся, так еще и в новом чине. На радостях от этого заключения мира императрица удостоила его званий генерал-аншефа и подполковника лейб-гвардии Измайловского полка. «Меня уверяли в его поездке в Константинополь и сейчас говорят о его возвращении в армию?» — удивлялись все князю. «Так планировалось, — качнул головой Румянцев. — Еще в августе, сожалея о слабости его здоровья, она написала о решении направить князя ему в помощники». Однако Романова сказала далеко не все. «Петр Александрович, — сказала она про себя, — мне дорог, но не только лишь это заботит меня». «Спасибо, Николай Васильевич, — хитро взглянула на Репнина ее величество, — вы – резервный командующий», — и сунула в руки рескрипт.

Ну какое еще решение должен был принять двор, если Репнин несколько сгустил краски, докладывая о состоянии здоровья фельдмаршала в Петербурге? А тут неужели фельдмаршал не в постели, а за столом, и на лице князя отразилась радость. Значит, хоть болезнь и не отступила окончательно, Румянцев чувствовал себя уже настолько хорошо, что мог работать по несколько часов в сутки. Репнин пожалел, что взял с собой заморские лекарства, ибо видел уже их ненадобность. У графа был прекрасный вид, чтобы в них остро нуждаться.

Князь передал ему письмо императрицы, передав на словах вопрос, может ли он взять под командование и вторую армию, находящуюся в Крыму? Не верили Долгорукову. Ему не надо было спешить с отводом войск. Это навлекло недовольство (и весьма большое) государыни.

В ответ его сиятельству предоставлялась полнейшая свобода действий. Впрочем, всего не пересказать быстро, что семьдесят минут писала в своем письме ее величество. Но надолго задумался Румянцев, прочитав письмо. Столица радовалась заключению мирного трактата, но надо было еще привести его в исполнение. Кто не мог под всяким предлогом уклониться от точного его исполнения и даже прямо нарушить его. Договор мог считаться где-нибудь в Европе, но Крым был совсем другим делом. Ибо Крым занят русскими войсками еще в 1771 году. В том же году Россией была проведена операция, в ходе которой татары избрали своим ханом Саиб-Гирея, независимого от Порты. Румянцев, однако, не удержал Саиб-Гирея, и Порта в ханском звании утвердила Девлет-Гирея. Мало того, он мог потерять и Крым. В июле 1774 года рядом с Алуштой турки высадили крупный десант. Хан Саиб-Гирей клялся до этого в верности дружбе с Россией, но сейчас переметнулся к противнику. «У МЕНЯ ЕСТЬ РАСКАЯНИЕ В СОДЕЯНОМ», — покаялся он туркам и даже ВЫДАЛ ИМ СОСТОЯВШЕГО ПРИ ЕГО ДВОРЕ РУССКОГО РЕЗИДЕНТА ВЕСЕЛИЦКОГО в доказательство своих слов.

Сделав это, Саиб-Гирей получил известие о заключении мира, что автоматически прекращало военные действия в Крыму. Однако сераскир при турецких войсках под разными предлогами начал откладывать свой отвод. Не соглашался он также освободить русского резидента. Положение усложнилось, когда узнали обо всем этом, – в Крыму явно не хотели заканчивать войну. Румянцев был рад, что князь выполнил свое поручение и добился назначения помощником к нему. Когда дел много, он был нужен.

Князь заверил, что отдаст все ради его сиятельства. Группа таких людей сформировалась уже давно. Они берегли Румянцева как незаменимого вождя. ОНИ ВСЕ БЫЛИ ГОТОВЫ ДАЖЕ ЕХАТЬ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ в качестве поверенного, ГДЕ НИКОГДА НЕЛЬЗЯ БЫЛО РУЧАТЬСЯ ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ, даже имея на плечах умную голову. Вспомните полковника Петерсона, уже имевшего опыт сношений с Портой. Вот и сейчас необходимо было дать понять Дивану, что мы освободим турецкие крепости, которыми владели, как только они отдадут России Кинбурн, отведут свои войска из Крыма и освободят русского резидента. Что касается отправки в Крым новых войск, постарайтесь сделать сие как можно быстрее. Как только Румянцев произнес эти слова, сразу зябко поежился. Вспомните, Репнин, что граф болеет, так что оставьте его в покое. Вспомните, даже если Румянцев удерживает и хорохорится, что проклятая лихорадка еще не совсем одолела его. Антипартийная пара смотрела друг другу в глаза. И перешла на личные разговоры. Ибо крестьянская война тоже вошла в личную жизнь каждого. Бунтовщики дошли было до Саранска, а теперь, слава богу, рассеяны. Об их уничтожении заботятся по велению государыни граф Иван Панин и генерал Суворов. Пани-то ладно, но Суворов это совсем другое дело. Ибо НЕЗАВИДНОЕ поручение.

Князь сказал, что летом бунтовщики дошли до Саранска, и с возгласом «постой» Румянцев встрепенулся после этих слов. Вчерашний его дом Чеберчино в том краю. Везде разыгрывалась своя партия, и он понимал сейчас это, вздыхая. А ведь бунтовщики могли поживиться и там. А там прошло его детство. Он снова почувствовал озноб.

Коммунисты всегда вставали на ноги ВОВРЕМЯ, Репнин тоже своим вольнодумством напоминал одного из них, а своим ВОЖДЕМ всегда считал Румянцева, поэтому он уже с ВНУШИТЕЛЬНЫМ ВИДОМ снова поднялся на ноги. Даже Петру Александровичу сказал, правда, прося прощения, что тому пора в постель.

А Румянцев и не спорил, кивнув головой.

На этом мы и попрощаемся с обоими.